Аркадий Ровнер «Рассказы Вельзевула» Г. Гурджиева – веха в духовной истории человечества
Различные подступы к книге Гурджиева «Рассказы Вельзевула».
Среди читателей можно заметить разнообразные позиции в отношении к книге Гурджиева «Рассказы Вельзевула» и разные способы ее трактовки. Четыре из них являются наиболее распространенными в группах ее почитателей и критиков:
a) Чтение со стремлением откопать «кость» или «собаку», зарытую в книге.
b) Чтение как «работа над собой», связанная с преодолением сложностей чтения и понимания.
c) Развитие технологий чтения для достижения наилучшего результата, к примеру, троекратное чтение, следуя методу, предложенному Гурджиевым; чтение книги 30 или более раз, следуя рекомендациям некоторых из учеников Гурджиева (А.Л. Стэвли); чтение всей книги непрерывно от начала до конца в соответствии с методом Дж. Г. Беннета; чтение с паузами после каждой запятой, следуя методу Майка Ридшоу, и т.д.
d) Резкое неприятие этого произведения как чего-то чужеродного и враждебного.
Будучи философом по образованию и литератором по призванию, я рассматривал «Рассказы Вельзевула» как литературный продукт с определенными формой и содержанием. Этот подход традиционный и применимый ко всем без исключения текстам. При этом я не избежал и трех первых подходов, как то: откапывание собаки, чтение как «работа» и как испытание технологий, используя технологию поискового чтения без какого-либо порядка по интуитивному принципу.
Я начну с вопроса о жанре этого произведения. Далее будут следовать вопросы, связанные с его языком, построением, замыслом, концепцией, с его новизной и сходством с другими аналогичными концепциями и т.д. Закончить я собираюсь выводами, вытекающими из рассмотрения возможного будущего этого произведения.
Жанр «Рассказов Вельзевула».
Те, кто писали о «Рассказах Вельзевула», помещали эту книгу в различные категории или жанры – волшебные сказки, научная фантастика, космологический или алхимический трактат, социальная сатира, и т.д.
В качестве примера я хочу сослаться на «Комментарии к Рассказам Вельзевула» Рейджо Оксанена, в которых он пишет о «сказочном характере» этой книги. Я цитирую Рейджо Оксанена: «После того, как я перевел 50 страниц «Вельзевула», я еще больше увидел «сказочный характер» этой книги. На самом деле сейчас для меня удивительно, что я не видел этого раньше. Почему я этого не видел? Может быть, это ощущение сказки появилось, когда я прочитал то, что перевел на финский? Похоже, что это связано с чтением этой книги на моем родном языке. Но как мне различить, что в ней правда, а что сказка? Это фактически означает, что перевод и чтение книги все больше становится своего рода приключением!»
Я воспринимаю это произведение как эпическую поэму, которую можно поставить рядом с целым рядом других работ того же жанра, таких как Гильгамеш, Рамаяна, Пистис София, Иудейская Библия, Новый Завет, Коран, «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Теогония» Гесиода, «Божественная комедия» Данте, «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» Джона Мильтона, «Так говорил Заратустра» Ницше, «Тайная Доктрина» Елены Блаватской и многие другие.
Большинство из этих эпических поэм считается вехами в духовной истории человечества, хотя и не в равной степени. Некоторые из них несут в себе новые метафизические принципы, новые космологические и исторические концепции, новые коды и идеалы человеческого поведения, новые ответы на вопросы о значении человеческого существования, так же как предсказания и пророчества, полученные через духовное откровение или художественное вдохновение. Благодаря своей всесторонней значимости, «Рассказы Вельзевула» Гурджиева можно рассматривать как одну из подобных работ.
Что делает это произведение эпической поэмой?
В действительности перед нами стоят два вопроса: что делает это произведение эпическим и что делает его поэмой? Я взял определение «эпическая поэма» из «Poetry Handbook» Бабетт Дойч: «Эпическая поэма – это повествовательная поэма, величественная в замысле и стиле, которая рассматривает серию героических подвигов или сверхъестественных событий и обычно сфокусирована на приключениях и достижениях одного героя, например, Одиссея в “Одиссее”».
В том же самом «Handbook» термин «поэма» определяется как «произведение, в котором есть что-то от природы как речи, так и песни». Развивая данное определение, автор продолжает: «Это узнается в первую очередь по чувству, которое диктует ее и которое оно сообщает, по экономичности и резонансу языка и по силе воображения, которая объединяет, воздействует и усиливает переживание».[1]
Я бы также хотел привлечь внимание слушателя и читателя этого текста к Уильяму Карлосу Уильямсу (1883− 1963), который определил слово «поэма», вполне в гурджиевском ключе, как «малый (или большой) механизм, созданный из слов», добавив, что «в ней не может быть лишних частей, как в каком-либо другом механизме». Подобным же образом англо-американский поэт У. Х. Оден (1907−1973) отметил, что «… чем бы еще она ни была, поэма − это словесный артефакт, который должен быть собран так же умело и твердо, как стол или мотоцикл[2]».
Это произведение Гурджиева обладает уникальным стилем, неторопливым и величественным темпом и поэтическим ритмом, и всё это вместе делает его повествовательной поэмой, искусно сочиненной, благородной в концепции, демонстрирующую силу воображения, которая объединяет, воздействует и усиливает переживание читателя.
Каким видом эпической поэмы являются «Рассказы Вельзевула»?
Следует задать следующие вопросы: что делает эпическую поэму вехой в истории человечества? И другой вопрос: в чем сходство и отличие поэмы Гурджиева с аналогичными произведениями в человеческой истории? Мы знаем, что некоторые эпические поэмы, как, например Иудейская Библия, Новый Завет, Коран являются священными книгами, данными человечеству Богом, в то время как другие, такие как «Энеида» Вергилия, «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Божественная комедия» Данте и «Так говорил Заратустра» Ницше созданы собственно человеком и отображают национальный дух или дух той или иной цивилизации. Третья группа произведений, таких как «Поймандер», «Пистис София» или «Тайная доктрина» – несет в себе источники мудрости и духовного вдохновения для меньших и часто рассредоточенных духовных сообществ.
В исторической перспективе Иудейская Библия и Новый Завет, несмотря на длинный ряд редакционных изменений, в значительной степени выхолостивших их глубокий и мощный духовный импульс, тем не менее сохранили устойчивый статус канонических книг главных религий Запада, в то время как книги, принадлежащие к третьей категории, утратили и продолжают терять внимание и интерес своих читателей.
Произведения второй категории вошли в сокровищницу мировой культуры и обладают всеобщим, хотя и более слабым, инспирационным влиянием на своих читателей. У некоторых поэм, принадлежащих к той или другой категории, возможно, было яркое прошлое, но нет никакого будущего, так как они исчерпали свой инспирационный рессурс; в то время как другие поэмы, сегодня, возможно, неизвестные или известные только небольшим группам их ценителей, может ждать великое будущее.
В последние несколько десятилетий мы наблюдаем растущий интерес со стороны читателей и издателей к «Рассказам Вельзевула». Сегодня это «горячая» книга для тех, кто способен и желает разгадать ее секреты и извлечь драгоценные зерна из скорлупы, а также для тех, кто заинтригован скандальной репутацией ее автора. Но будет ли эта книга столь же значительна в течение следующих десятилетий? Будет ли она привлекать внимание новых поколений духовных искателей? Обладает ли она языковым и стилистическим совершенством и богатым содержанием, которые отличают иные великие произведения человечества, и будет ли она привлекать внимание читателей веками? Я собираюсь обсудить все эти возможности в заключительной части моего доклада.
Основной рассказчик «Рассказов Вельзевула». Авторство некоторых эпических поэм или источников их инспирации часто приписываются либо Всемогущему Богу, либо пророкам и различным легендарным или полулегендарным личностям. Иногда эти существа являются героями повествования или основными его рассказчиками. В «Рассказах Вельзевула» в роли центрального персонажа и главного рассказчика мы видим падшего Архангела Вельзевула, который раскаялся в проступках, совершенных им в молодости, и был помилован Святым Творцом Мира. Вельзевул направляется в центр Вселенной и по пути наставляет своего неопытного, но искреннего и добросердечного внука Хассина. Статус Вельзевула, как одного из приближенных к Богу Духов, прибавляет веса посланию, заключенному в поэме. Однако вымышленный рассказчик существенно сливается с автором поэмы, создавая двойное впечатление как от человеческого, так и сверхчеловеческого существа, действующего в истории человечества скорее как благосклонный наблюдатель и экспериментатор, чем как реформатор жизни на Земле.
Некоторым из эпических поэм был приписан особый вид святости, и они стали объектами исключительного почитания и поклонения, а также систематического изучения и комментариев; последнее иногда приводит к созданию специальных дисциплин, как, например, теологии. Были созданы специальные ритуалы и особые способы обращения с этими книгами, а также определенные графики, последовательность и объемы их частных и групповых реситаций. Считалось, что многие из этих работ обладают глубоко скрытым тайным содержанием, которое преданный читатель был обязан откопать. Некоторые из этих работ были вовлечены в процесс инкультурирования, т.е. распространения их идей и включения их содержания и элементов их стиля в различные пласты существующей культуры. В результате постоянного их чтения, цитирования и ссылок на них некоторые из этих поэм приобрели статус гарантов Объективной Истины − по мере того, как они застывали в инертной культуре и их идеи переставали развиваться и расти, превращаясь в догмы. Критический подход к идеям, стилю, построению, языку и ритуалам подобного произведения немедленно порождает отрицательную реакцию со стороны сообществ, которые черпают из него ощущение собственной ценности. Такое сообщество не станет терпеть критику источника ее вдохновения. В Гурджиевском сообществе, таком рассредоточенном, каким оно является в настоящее время, подобной личности или группе сразу же предъявляется обвинение в ереси или, в лучшем случае, в ревизионизме, и такие личности подвергаются маргинализации с обвинением в умничаньи, буквоедстве и всезнайстве и в отсутствии у них реального понимания.
Язык и стиль «Рассказов Вельзевула» требуют специального внимания. Было отмечено, что Гурджиев писал и диктовал свою книгу на двух языках – а именно, на русском и армянском. Полагают, что Lilly Galumian повезла армянскую копию «Рассказов Вельзевула» в Армению, но случилось, что эта книга была отправлена в Россию, и сегодня никто не знает, где она находится. В настоящее время единственный доступный оригинал − это русский, никогда не подвергавшийся критическому исследованию с точки зрения его языка, стиля и структуры.
Осознавая несовершенства и слабость обычного языка, пишет Д.Г. Беннетт, люди, обладавшие объективным знанием, пытались выразить свои идеи в единстве мифов, символов и вербальных формул, которые передавались без изменений, передавали свои идеи от одной школы к другой и часто из одной эпохи в другую. «Рассказы Вельзевула», продолжает Беннетт, это эксперимент лингвистической формы. Гурджиев использует всевозможные лингвистические приемы от абстрактного символизма до мифа, от афоризмов до изобразительных образов, от простоты и прямолинейности старого английского до повторов и излишеств Востока. Но языковая форма – всегда средство, а не цель. Поэтому есть особая значительность в языке, которым он пользуется для того, чтобы выразить то, что Уайтхед называл «более глубокой истиной».
Язык некоторых страниц гурджиевской книги удивительно ясный и точный. Читатели «Рассказов Bельзевула» не могут не заметить спонтанности и импровизационной энергии некоторых частей книги также как четкость формулировок некоторых концепций, хотя большая часть книги написана громоздко и многословно, создавая неприятное впечатление затянутости повествования, которая едва ли способствует восприятию ее содержания. Вязкий стиль страниц, посвященных порокам русских, американцев, англичан, французов и немцев, сегодня вызывают раздражение и разочарование, при этом они составляют чуть ли не половину объема книги.
Также было сказано, что Гурджиев намеренно усложнил и сделал неясной свою книгу с тем, чтобы его читатели прилагали усилия, преодолевая сложности ее расшифровки. Эти усилия должны были привести к повышению силы и упорства читателей в их стараниях откопать «кость» или зарытую в тексте «собаку». В результате язык книги оказался труднопреодолимым, тяжелым, многословным и монотонным. Особенно монотонным является стиль языка самого Вельзевула, изобилующий растянутыми риторическими периодами, искусственными конструкциями, а также стилистическими и грамматическими изъянами. Язык Хассина, внука Вельзевула, также является тусклым и безжизненным. В книге нет свежих диалогов, живых интонаций и действительно идиоматических выражений, оживляющих «рассказы». Все афоризмы Ходжи Насреддина, включенные Гурджиевым в его книгу, банальны и стилистически тусклы. Русский язык в своей оригинальной версии полон бюрократических терминов, предположительно, нацеленных на создание препятствия в процессе чтения и провоцирование сопротивления и даже протеста читателя.
Англо-французский ученый Сенис Сора пишет: «Помимо некоторого вполне объяснимого маньеризма и особенностей, которые добавляют шарма каждому автору, я не вижу в книге ничего, на что можно было бы возразить». Я хотел бы, но не могу согласиться с этой оценкой особенностей этой книги.
Во вступительной главе своей книги Гурджиев пишет о «бонтонном литературным языке» как необходимом требовании в литературе того времени. Однако сам он не владел ни литературным, ни просто живым и чистым русским языком. Выросший на окраинах России и проведя более двадцати лет на Востоке, Гурджиев говорил по-русски, как разговаривают многие из обитателей Кавказа и Центральной Азии, зачастую не подозревая о стилистических и грамматических неправильностях своей речи.
Среди многочисленных нарушений языка я должен упомянуть следующие, часто использующиеся Гурджиевым: «объяснить о чем-то или о ком-то», в то время как русский язык требует выражения «объяснить что-то и кому-то». Также я должен упомянуть нечитабельное слово «функционизация», использованное вместо «функционирование»; «трехмозгный» – вместо «трехмозглый» или «трехмозговой»; «облекание» − вместо «облик» (с. 797), как, например, во фразе «все трехмозгные существа нашего Мегалакосмоса без различия в их облекании»; «трансформировываются» вместо «трансформируются»; «образовываются» вместо «образуются»; «оформливается» вместо «оформляется» и др.
Среди других явных изъянов в исходном тексте следует упомянуть следующие: «не переставая смотреть на сказанную статую» (стр. 615); «адьютант имел очень заметную ту специфическую типность» (стр. 616); „я объясню тебе о каждом из них в отдельности“ (стр. 621); «я тебе расскажу сейчас пару картинок» (стр. 637); Хассин: «Дедушка! Дорогой дедушка! Прояви, пожалуйста, вслух имеющиеся в твоем, особенно для меня дорогом, общем наличии такие, тобой узнанные за время твоего долгого существования, сведения …» (стр. 641); «Следует отметить и о том» (стр. 651); «водящиеся существа на этой местности» (стр. 651) и т.д.
Многие такие недостатки исходного текста были исправлены при переводе на английский и другие языки, хотя гнетущая неуклюжесть и тяжесть стиля, не упоминая уже о бесчисленных непроизносимых неологизмах, сохранились и не могли быть устранены в этих переводах. И если бы меня спросили, были ли огрехи русского языка в «Рассказах Вельзевула» результатом ограниченного владения Гурджиевым русским или стали результатом намеренного усложнения языка и стиля, я бы ответил со всей честностью: верно и то, и другое.
В то время как русский текст оригинала наводит на мысль о том, что это – перевод с неизвестного языка на русский, английский перевод книги имеет больше прав рассматриваться как оригинал из-за чистоты языка и подачи и по причине того, что перевод был сделан в присутствии автора и при его участии, и, следовательно, отразил коллективную языковую атмосферу гурджиевского кружка того времени, в котором просходил синхронный процесс написания, редактирования и перевода.
Я нашел неожиданную поддержку этой подхода у Рейджо Оксанена, переводчика «Рассказов Вельзевула» на финский язык, человека, который в нечение ряда лет руководил известным веб-сайтом Gurdjieff Internet Guide. Рейо Оксанен пишет: «Гурджиев написал и продиктовал «Рассказы Вельзевула» на армянском и русском языках. Из них была воспроизведена английская версия, с которой Гурджиев работал с момента, когда он начал писать в 1924 году до 1949 года. В английский текст было внесено множество изменений. Таким образом, можно считать, что он содержит то, что Гурджиев хотел туда вложить – и это является его окончательным вариантом».
Мы можем вспомнить, что Новый Завет стал известным в своей греческой версии, несмотря на то, что сам Иисус и его ученики говорили на арамейском, который в то время являлся разговорным языком в Палестине. Аналогичным образом учение Будды получило распространение благодаря переводам с языка, которым пользовались Будда и его ученики, на многие другие языки. Между прочим, до настоящего времени не было установлено, какой язык Будда использовал в своих проповедях.
Богатство содержания «Рассказов Вельзевула».
Известные и уважаемые люди оставили в высшей степени впечатляющие высказывания о значении «Рассказов Вельзевула», а также о богатстве его содержания. Можно привести много примеров влияния идей Гурджиева на новейшие направления в философии, психологии и социологии, а также непосредственного личного влияния Гурджиева на многих выдающихся людей. Этот факт очевиден с того времени как Гурджиев сообщил свое учение группе русских интеллектуалов в 1914-1917 гг.
В своей книге «Учение Гурджиева (Дневник Ученика)» Ч. С. Нотт напоминает читателю высказывание А. Р. Оража, сравнивающего «Рассказы Вельзевула» с луковицей с бесчисленным количеством слоев. Сняв несколько слоев, можно понять, что по-прежнему предстоит много снимать, поскольку каждый новый слой обнаруживает новое значение, что делает этот процесс по-видимости бесконечным. Ораж продолжает: «Эта книга является настоящим произведением искусства. Реальное искусство состоит из сознательных видоизменений оригинала в соответствии с замыслом художника или писателя, стремящегося произвести определенное впечатление на свою аудиторию».
В своем Вступлении к «Рассказам Вельзевула» Э. Блэйк утверждает следующее: «В своем сложном и запутанном характере, как в алхимическом трактате, в своей остроте и рассудительности, аналогичной хроникам Рабле, в своей размахе, как монументальный труд исторического анализа, в своем страстном характере, как в чем-то почти священном, “Рассказы Вельзевула” превосходят границы всех обычных произведений. Эта книга является проявлением нового, и в то же время, древнего способа мышления, вытекающего из предельной глубины нашей природы».
Денис Сора называет «Рассказы Вельзевула» «удивительной книгой» и делает ряд замечаний, которые, как он считает, указывают на ее сверхъестественный, внеземной источник. Однако он считает, что «ее аллегорический и философский смысл, который довольно прост для тех, кто изучал традиции, будет находиться полностью за пределами постижения публики».
Что нового в «Рассказах Вельзевула» по мнению Дж. Г. Беннета?
«Рассказы Вельзевула» – это действительно необычная книга. Но что в ней действительно нового? Дж. Г. Беннетт пишет: «Если говорить подробно, в “Рассказах Вельзевула” не так много нового. Нужно не так уж много исследований, чтобы обнаружить сходство космологии Гурджиева с неоплатонизмом на Западе и с Санкхьей и Абхидхармой на Востоке. Легко продемонстрировать , где он опирался на христианские источники (в особенности, на греческие православные), буддийские (преимущественно, источники Махаяны и Дзен), мусульманские (в частности, суфийские и источники дервишей), древнеегипетские и ассирийские. Оригинальность его учения лежит не в сыром материале, но в самом способе его использования».
Обращаясь к специфическим аспектам, Беннетт пишет, что важнейшими элементами книги Гурджиева являются ее теогонические и космогонические мифы. Миф Гурджиева, несомненно, является Средиземноморским мифом, принадлежащим к иудейско-христианскому семейству мифов. Однако, в соответствии с Гурджиевским мифом о Сотворении Мира, само существование Вселенной является предметом многочисленных первостепенных и решающих условий, которые делают полную реализацию Божественного Замысла невозможной по своей сути. Факт последующей актуализации во Времени оплачен дорогой ценой неполноты и несовершенства.
Время, Безжалостный Геропас, не имеющий источника, от которого должно зависеть его возникновение, всегда течет независимо и само по себе. Для Гурджиева Время одновременно имеет абсолютный характер и занимает высшую позицию среди сил Космоса. Тем не менее, Геропас покорён бесконечной мудростью Творца, не как враг или противодействующий закон, но, скорее, как неотвратимый факт и само условие возможности существования.
Это утверждение не дает исчерпывающей оценки Времени. Время − это не только неизбежный факт и условие для возможности существования, это еще и сила, которая правит Вселенной. Бог должен учесть и обойти его таким образом, чтобы Он Сам и Его Творение находились в безопасности от этого разрушительного воздействия. Бог создает Трогоавтоэгократический закон, согласно которому постоянная гармония Вселенной обеспечивается за счет взаимного поедания всего существующего. Согласно мифу Гурджиева, Трогоавтоэгократический закон абсолютно необходим для понимания человеческой судьбы. Все живое должно служить «всеобщей цели». Гурджиев говорит: человек не освобожден от этой необходимости, и должен, своей жизнью или смертью, внести свой вклад в преобразование энергии, от которой зависит взаимное поддержание всего существования. Таким образом, Бог разрешил проблему Времени, и Время перестало быть его соперником, однако печальным результатом этого изобретения является то, что всё во Вселенной становится жертвой Всепожирающего Времени.
Великая Природа дала человеку возможность быть не просто слепым инструментом служения этим Всеобщим объективным целям, но, служа Ей и осуществляя то, что было предопределено для него – что является судьбой каждого дышащего существа, – он работает в то же время и для себя, для своей собственной индивидуальности. Человек, таким образом, имеет двойную судьбу, либо жить лишь как бессознательный раб Всеобщей цели, или же заплатить долг своего существования и таким образом приобрести независимую индивидуальность вместе со всем, что открывает дальнейшие возможности для его самосовершенствования.
Однако, согласно мифу Гурджиева, мы обитаем во Вселенной, где правит не Закон Любви, как это утверждается христианским учением, но принцип тотального пожирания. Если мы согласимся с этим положением, то нам придется согласиться и с тем, что нет ничего плохого во взаимном уничтожении людей в войнах и революциях, также как и в обычае приносить кровавые жертвы, так страстно осуждаемые Гурджиевым в его поэме.
Гурджиев пишет о конечном регулирующим законе вселенского миропорядка, о чистом и священном импульсе, пребывающем глубоко в душе человека. Это Священный Импульс Совести, который не может быть уничтожен, поскольку он вложен в человека Божьей Милостью. Но разве Священный Импульс Совести не противоречит Трогоавтоэгократическому закону или Всеобщей Цепи Взаимного Поедания?
Дальнейший взгляд на книгу Гурджиева.
По словам Беннетта, мысль Запада остается заключенной в пределах дуализма добра и зла, сталкивающихся воль и прямо противоположных целей. Этот конфликт, как отмечает Беннетт, присущ всем нашим мифам, от китайских Инь-Ян до книги Иова и «Фауста» Гете. Дуализм заложен в нашем сознании. Во Вселенной повсюду царит единство противоположностей, обеспечивающее основу для дуализма.
Соглашаясь с Беннеттом, мы видим, что Гурджиев намеренно отказывается от мифа о противостоянии между добром и злом. После своего покаяния Вельзевул больше не является противником Бога, а наоборот – его верным союзником, и этот элемент в мифе Гурджиева, казалось бы, исключает какой-либо дуализм во Вселенной. Однако же этот дуализм вновь возникает в связи с отношением Времени (Геропаса) с остальным миром, в том числе и с самим Богом; Бог Творец оказался в напряженных обстоятельствах под давлением времени, что заставляет Его принять чрезвычайные меры, чтобы исправить свое положение. Время работает против всего во Вселенной, и Трогоавтоэгократический закон всеобщего Поедания спасает Вселенную как Целое, жертвуя каждой отдельной его частицей.
На самом деле, гурджиевский Бог-Творец не является Абсолютным Богом. Рядом с Богом Творцом, даже до акта Творения, мы находим другие силы и сущности, даже других богов (таких как Время, Пространство, и Первовещество – Эфирнокрилно, равнозначное «эйн-соф» у каббалистов), некоторые из которых являются более могущественными, чем Бог, в то время как другие подчинены Ему. После Акта Творения многие сущности – в том числе звезды и планеты – были порождены без прямого участия Бога в процессе их творения; все они, если рассматривать их в соответствии с их уровнем, несомненно, являются богами по отношению к человеческим существам.
Сам по себе Акт Творения Вселенной является вынужденным по своему характеру, случившимся по необходимости. Таким образом, гурджиевский Бог-Творец не Единственный Монарх Вселенной, а, скорее, Демиург, который был вынужден придумать способ защиты Солнца-Абсолюта, то есть места обитания Его и его Серафимов и Херувимов. Бог породил только Творческий Импульс, Логос (или, по-Гурджиеву, Теомертмалогос), а последующий процесс пошел автоматически, без участия Божественной Воли, как результат работы двух основных законов, Триамазикамно и Эптапарапаршинох.
Эта история напоминает миф, созданный гностиком Валентином (2 век н.э.), в котором Бог Творец в действительности является Демиургом (Иалдоваофом), т. е. меньшим Богом, который по причине необходимости создает несовершенный Мир с многочисленными недостатками, которые, впоследствии должны исправляться Посланниками Истинного Бога. В мифе Гурджиева центральное место во Вселенной может быть приписано Геропасу, который ассоциируется с зороастрийским богом Зурваном Акарана, отцом сыновей-близнецов Ахурамазды и Ангро Манью, один из которых представляет количественное время, в то время как другой представляет количественное пространство. Зурван или «Безграничное Время» символизирует бесконечность, что соответствует титулу, который Вельзевул присваивает Богу-Творцу – Его Бесконечность. Согласно Авесте, Зурван Акарана (Zeroana Akerne) существовал всегда, его слава возвышенна, его свет блистателен; он находится за пределами человеческого разума и постижения. Все, что когда-либо существовало, исходит из Зурван Акарана.
Гурджиевского Бога также можно рассматривать как Ишвару из Адвайта-Веданты и Упанишад. Ишвара является только низшим аспектом Бога и воспринимается с приземленного уровня. Целая же Правда раскрывается на высшей стадии духовного развития, когда практикующий осознает, что Бог является трансцендентальным чистым Бытием, Реальностью, к которой можно приблизиться только путем отрицания всех качеств.
Другой областью сравнения является знаменитый Арианский спор в раннем христианстве. Арий, священник, учивший в Александрии, заявлял, что Логос является не более, чем силой или аспектом Отца. Отец до начала времен создал Сына силой Своего Слова, чтобы Тот был Его Посредником в Сотворении. Миф Ария отвергали три Каппадокийских отца 4-го века: Святой Василий, Григорий Нисский и Григорий Богослов, утверждавшие, что Божеством является вся Троица: Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух. В своих трудах отцы широко использовали формулу «три лица (ипостаси) и одна сущность (усия)», и тем самым явно допускали различие между Отцом и Сыном, но в то же время настаивали на их сущностном единстве. Эта формулировка была принята ортодоксией Западного и Восточного христианства, в то время как арианство было объявлено опаснейшей из всех ересей. Следует отметить, что миф Гурджиева несет в себе сходство как и с арианской теологией Логоса (или Теомертмалогоса), который является не более, чем силой или аспектом Отца и которого Бог сделал Посредником для Сотворения Космоса, так и с Каппадокийской идеей Троицы, которая отображает как различие, так и единство этих трех сил.
Гурджиев пишет о восстании одного из Высочайших Духов против творческого замысла Божьего, которое поддержал весь его клан. Это восстание было весьма драматичным событием стадии Творения, ибо, если бы этот Дух победил (на что он и рассчитывал, когда начал восстание), то процесс Творения принял бы совсем иной вид и пошел по другому пути. Это еще раз доказывает, что Его Бесконечность является Демиургом, а Гурджиевский миф о Творении – демиургическим мифом.
Особое место в мифе о Творении занимает учение Гурджиева об Окиданохе, всеобъемлющем принципе трех сил, существующих в каждом явлении, который действует на пути инволюции. Окиданох вызывает Самокритику и Самообвинение во всех явлениях; когда одна часть явления недовольна другой стороной, она испытывает угрызения Совести. Это подводит нас к понятию Совести, скрытой в глубочайших глубинах человеческой души, которая исполняет в сердце каждого роль живого Христа.
Другим важным мифом, введенным Гурджиевым, является миф о происхождении Луны и ее роли в человеческой судьбе. И снова мы обнаруживаем здесь силу настоятельной необходимости, которая вынуждает Великий Комитет Священных Особ во главе с Архангелом Сакаккием принять решение о создании инструмента, который позволил бы стабилизировать ситуацию после космической катастрофы в солнечной системе Орс, а именно − человеческой расы на этой «несчастной планете» с единственной целью поддержания Луны на ее орбите. Кроме другого, этот миф подчеркивает малозначительную роль человеческой расы, предназначенной для выполнения ограниченной космической задачи. В книге ясно утверждается, что человечество имеет гораздо меньшее значение, чем звезды и планеты. В связи с этим гурджиевским мифом, я хотел бы сослаться на Елену Блаватскую, которая пишет: «Луна играет величайшую и самую важную роль, как в форматировании самой Земли, так и в заселении ее (Земли – А. Р.) человеческими существами». Эти слова из «Тайной Доктрины» дополнительно демонстрируют сходство идей Гурджиева с идеями его предшественников и современников.
Иудаизм и ислам более последовательны чем христианство в проведении монотеистического принципа, оставляя все сомнительные гностические идеи своим мистикам. Однако, как строго монотеистические, так и гностические мифы продолжали спорить между собой, доказывая правоту своих взглядов и осуждая противоположные.
Все эти мифы рассматривают вопросы, которые выходят за рамки возможного человеческого понимания или сообщения. Ни один из них по существу не лучше или не хуже другого, ни один из них не изображает реальность, как она есть, каждый миф отражает видение мистика, предназначенное им для сообщения другим. Такое видение может отражать глубокие уровни реальности, но при этом порождать множество мифов, которые будут неизбежно противоречить друг другу.
Я убежден, что Гурджиев написал свою книгу на основе собственного целостного мистического опыта, который был воплощен в мифической форме. Многие элементы учения Гурджиева кажутся мне само собой разумеющимися и не требующими какого-либо рационального подтверждения. Его учение актуально и поразительно реалистично, беспощадно по отношению к сентиментальности и интеллектуальной инерции.
Как многие, если не все, универсальные мифы, миф Гурджиева фрагментарен и неясен во многих отношениях. Пытаясь дать ответы на предельные вопросы, все эти мифы, однако, невозможно доказать с помощью разума или путем проверки на личном опыте. П.Д. Успенский, Дж.Г. Беннетт, Родни Коллин и Рене Домаль − всех их можно рассматривать как представителей традиции Четвертого Пути, − создали свои собственные мифы, вдохновленные первоначальным мифом Гурджиева. Другие спиритуалисты, такие, как Елена Блаватская, Владимир Соловьев, Рудольф Штайнер, Ауробиндо Гхош и Рамана Махарши, создали мифы, корни которых можно увидеть в различных источниках, и/или разрабатывали великие древние мифы Запада или Востока. Каждое из этих учений несет в себе зерна того, что интуитивно воспринимается нами как истина, и учения эти не противоречат, а дополняют одно другое.
Христианство пыталось улучшить и модернизировать иудейский миф, в то время как ислам притязал на развитие и совершенствование и христианского и иудейского мифов. Ориген, христианские гностики, Якоб Бёме, Владимир Соловьев, Рудольф Штайнер, Тейяр де Шарден и многие другие считали, что они разрабатывают христианский миф. Мифология Гурджиева была дальнейшим шагом в этом направлении.
Миф Гурджиева был прямым ответом на два самых влиятельных мифа его времени – христианский и теософский. К началу 20-го века христианский миф достиг пика своего окаменения. В нем остро не хватало духовной динамики, а также реализма, соответствующего требованиям эпохи. Теософский миф, богатый и детально разработанный, каким он был, не удовлетворял интеллектуальным ожиданиям времени и устарел, особенно после того, как Кришнамурти вынес приговор теософскому движению в своей знаменитой речи 1929 года. В этом контексте миф Гурджиева, казалось, нес существенные ответы на запросы своей эпохи.
В основе гурджиевского мифа можно увидеть категорический императив, выраженный концентрированным образом в формуле, повторяющей одну и ту же идею три раза на трех языках: армянском, русском и английском: парткл-долг-дюти. Этот термин отсылает к обязанности каждого человека работать сознательно, чтобы быть способным принять ответственное участие в поддержании функционирования нашего космического дома, и одновременно работать в направлении собственного самосовершенствования.
Гурджиев создал великий универсальный миф, в который, вместе с этическим учением, вошли развитая космогония, космология и философии истории. Подобно многим древним и современным мифам, этот миф содержит много несоответствий и двусмысленностей. Все универсальные мифы, в том числе гурджиевский, обречены быть фрагментарными и непоследовательными и нести в себе двусмысленности. Это происходит потому, что мистический опыт в чистом виде превосходит все рационально постигаемые человеческие концепции и не может быть сведен ни к какой из них. Содержание мистического опыта, в принципе, невыразимо с помощью философского и даже мифологического языка.
Мистики утверждают, что Конечная Реальность выходит за рамки всех мифов и философий и за пределы любого представления, как это сформулировано в словах древнегреческого философа Горгия (483-375 до н.э.), который говорил: «Реальность невозможно воспринять, если бы она была воспринята, ее невозможно познать, если бы она была познана, ее невозможно выразить, если бы она была выражена, то ее невозможно передать». Великий мыслитель Адвайты-веданты Шанкара сформулировал ту же самую идею просто и точно: «Его (Бога – А. Р.) истинную природу невозможно познать посредством чувств или разума».
Христос снял с плеч человечества бремя первородного греха и взял его на Себя. Гурджиев возложил значительную часть ответственности за катастрофическое состояние человека на Святых Индивидуумов, которые действовали так, как они действовали, ради высшей цели. Однако, большая часть этой ответственности была возложена им на человека, у которого, по его словам, есть все необходимое, чтобы освободиться от механических законов, следуя своему парткл-долг-дюти.
Развенчание старых мифов и развитие новых часто представляет собой один и тот же процесс. Кришнамурти в 1929 году был занят развенчанием теософии и формированием своего собственного учения. Немецкая философия, марксизм и позитивизм критиковали христианство и защищали свои собственные основания. П. Д. Успенский, Дж. Г. Беннетт и Родни Коллин искажали и одновременно развивали гурджиевский миф с различной степенью успеха.
Некоторые выводы.
Из этого краткого рассмотрения исторических параллелей мы видим, что космология Гурджиева и особенно его миф Творения, как они представлены в «Рассказах Вельзевула», стоят рядом с великими классическими западными космологиями, которые вдохновляли человечество на протяжении всей его истории. Мифы имеют огромную власть над человеком. Мифы оправдывают действия и мысли большинства людей, но в то же время люди могут попадать в ловушки мифов. Только очень немногие способны создавать свой собственный миф. П.Д. Успенский, Дж. Г. Беннетт и Родни Коллин питались мифом Гурджиева и не были способны развить мифы, которые были бы полностью независимы от гурджиевского.
Мифы ставят и решают различные задачи. Одни из них нацелены на погружение людей в состояние сна, другие призваны служить будильниками, выводить людей из их иллюзий. Такие мифы несут в себе противоречие, конфликт. Гурджиевский миф создавался как будильник. И до известной степени он был будильником. Однако имеет место тенденция, направленная на то, чтобы лишить его этой функции.
Конференция «Все и Вся» напоминает собой Великие церковные соборы ранней церкви. Однако Конференция сознательно опускает свою задачу до иллюстрирования и повторения старых схем. Она могла бы стать обжигающим кайенским перцем из гурджиевской истории о курде.
Раннее христианство усилилось и обогатилось за счет ассимиляции эллинистической мудрости в плавильном котле Александрийского плюрализма. Ап. Павел и ранние христианские мыслители и духовные практики (а в большинстве случаев они было и теми, и другими) в обсуждениях уточняли и заостряли учение Иисуса. Этот длительный процесс мифического и философского творчества сделали христианство надежным инструментом духовного развития, тогда как прекращение этого процесса вызвало застой и окаменение в прежде процветающей религии.
Миф Гурджиева, как традиционный миф, должен получить дальнейшее развитие, чтобы иметь будущее, или он угаснет и будет забыт, как это произошло со многими древними и более поздними мифами. Вместо того, чтобы стимулировать независимое мифическое творчество у своих членов, некоторые гурджиевские общины сегодня направляют их внимание, главным образом, на телесно-ориентированные практики, практики самонаблюдения и другие аналогичные практики, что часто отвлекают их от интеллектуальной инициативы. Интеллект сам по себе часто отвергается ими как опасная игрушка для «умников».
Умничание, или пустые рассуждения, действительно, является серьезным вопросом для некоторых умов и характеров, однако это еще не достаточное основание для пренебрежительного отношения к интеллекту. Духовные искатели нуждаются в различных видах практик, которые должны соответствовать их внутренним ресурсам и способностям. Я убежден, что мифическое и аллегорическое творчество должно быть восстановлено в своих правах не только для участников Конференции «Все и вся», но и поощряться как плодотворный вид духовных практик для тех, кто обладает необходимыми для этого способностями и кто усовершенствовал свое бытие до соответствующего уровня.
Учение Гурджиева сыграло важную роль в оживлении и во временном рассеивании застоя в духовной атмосфере Запада в первой половине прошлого века. В жестокую эпоху войн и революций оно принесло «воздух надежды» отчаявшимся духовным искателям России, Западной Европы и Соединенных Штатов; однако громоздкая и неуклюжая форма его главного литературного труда не позволяет ему стать источником вдохновения для многих людей, помещая, по словам Дениса Сора, этот труд «полностью за пределами постижения публики». Следует принять во внимание, что в течение почти семидесяти лет, с тех пор как были написаны «Рассказы Вельзевула», человечество продвинулось еще дальше по пути духовной деградации и в настоящее время еще меньше готово принять учение, которое требует от него духовных усилий. Если бы когда-либо возник вопрос о новом учении, то человечество предпочло бы духовную дисциплину, которая не требовала бы никаких усилий, но давала бы просто направление действиям.
Влияние идей Гурджиева неуклонно растет среди групп интеллигенции во всем мире, и это объясняется богатством его идей; однако, эпическая поэма Гурджиева имеет мало шансов стать канонической книгой нового обширного духовного движения и еще меньше шансов стать культурным памятником человечества. Существует большая вероятность того, что она будет сохранять свой статус вдохновляющего источника для ограниченного сообщества, которое в настоящее время она и занимает.
Гурджиевский миф содержит в себе некоторые черты новизны, которые обсуждались ранее и которые делают этот миф таким привлекательным. Однако, никакой миф сегодня не может претендовать на окончательное объяснение происхождения и способы функционирования Вселенной, каждый из них может быть только приближением к подобному знанию. Кроме того, миф Гурджиева был вложен в слишком громоздкую форму и выражен посредством чрезмерно неуклюжего стиля и вязкого языка. Перефразируя слова американского поэта Уильяма Карлоса Уильямса, можно сказать, что поэма Гурджиева является громоздкой машиной, которая имеет много излишних деталей, и эти детали не улучшают ее функционирования. Принимая во внимание стилистические, языковые и композиционные недостатки оригинальной версии, мы не можем ожидать, что эта книга когда-либо станет образцом стиля и языка поэзии и философии будущего, как это было в случае старого и Нового Заветов, Корана, «Илиады» и «Одиссеи» Гомера, «Энеиды» Вергилия и т. д. Конечно, это предположение является по существу гипотетическим, так как никто не может вынести окончательный вердикт в таком деликатном вопросе.
[1] Ibid. p. 122
[2] Ibid. p. 122
перевод с английского Кати Истягиной и Татьяны Ровнер
