КЕВИН ЛЭНГДОН РАЗМЫШЛЕНИЯ О МЫШЛЕНИИ

О чем я думаю в данный момент? Возможно ли письменно зафиксировать суть моих мыслей в этот момент? И что насчет всех тех случайных ассоциаций, возникающих в моём уме?

 

Иначе говоря, в чем же суть мыслительного процесса? Есть ли центральная точка, вокруг которой сгруппированы ассоциации – и те, что на ближайшей орбите, и более отдаленные? Как соотносятся явно случайные ассоциации с центром внимания и с содержанием «бессознательного»?

 

Сейчас меня прервали, поэтому я вынужден приостановить свои записи и вернуться к ним позднее, чтобы закончить текст. Что утрачивается, когда я останавливаюсь? Возможно ли восстановить нить размышления?

 

Пока я сижу, ожидая повторного запуска текстового процессора в компьютере, мой ум начинает наполняться вопросами, которые я обозначил выше, и я спрашиваю себя: «Смогу ли я вспомнить основное качество этого стремительного потока идей наряду с различными соображениями, которые развиваются медленнее по мере того, когда я начинаю возвращаться к самому себе?» Я также обнаружил, что спрашиваю себя: «А было ли что-нибудь из того, о чем я думал,новым»?

 

С одной стороны, вопросы о процессе мышления очень просты. Но как связать те медленно работающие вспомогательные средства, используемые мной вповседневном согласовании структурированного восприятия и движения к моей внутренней практической системе представлений, с быстротой той части мышления, которая осмысливает поток моего внимания? Этот вопрос является самым главным, и ясно, что для него не существует полностью удовлетворительного ответа в абстрактных понятиях; однако если я хочу соотносить себя с вполне определенной перспективой, то такой подход уже можно представить читателю с пользой для дела.

 

Именно эта принципиальная трудность проблемы делает её в корне простой. Вопрос поднят, я распознаю фундаментальную диспропорцию и изменяю фокус, переходя к более подходящему масштабу.

 

Еще один очень интересный вопрос напрашивается сам собой из следующего: как внимание связано со своим объектом? Скользит ли оно по поверхности объекта, находящегося в поле моего зрения, или (в некотором смысле, который еще следует определить) по форме мысли? Есть ли вообще существенная разница между мыслью и вниманием? Если внимание охватывает мышление, то «думает» ли внимание? Всякое ли мысленное представление является мыслью как таковой? Если мысль – это внимание, то не упускаем ли мы с неизбежностью важные различия? А если нет, то что подразумевается под уровнем мышления, который должен быть задействован? С другой стороны, если мышление и внимание – в определенном, основополагающем смысле – были бы идентичны, то откуда возникает основание для очевидного различия между ними?

 

Существует и другое основание, благодаря которому процесс мышления порождает очень глубокие и важные вопросы. Независимо от того, какой аспект этого нам знакомого – по крайней мере, в определенной степени и в отношении ряда объектов – процесса исследуется, это ведёт к бесконечному усложнению, едва начинают учитываться новые аспекты функционирования ума.

 

В качестве конкретного примера: я записываю некоторые соображения, связанные с этими вопросами. Так как я думаю и пытаюсь переложить мысли на английский, то налицо вторичный процесс размышления о языковых формах, используемых мной для выражения своих мыслей. Если я пытаюсь представить весь процесс, то и новое направление мысли также должно быть включено как объект в это рассмотрение.

 

Как происходит, что нечто, столь очевидно обыденное и прямое, может проявлять себя как бесконечно глубокое и сложное? Это напоминает не что иное, как саму вселенную, которая, как становится ясно физикам по мере проникновения во всё более глубокие слои структуры материи и устройства пространства-времени, составлена не из отдельных объектов и обособленных процессов, а представляет собой одно неделимое целое – хотя ученые, как правило, отрицают или игнорируют применимость этого факта к их внутреннему психологическому опыту. (Эта слепота научного истеблишмента к проблеме существования человека в мире взаимосвязанных сил, которые наука рассматривает абстрактно, недавно была исследована в ряде популярных изданий, имевших целью дать понимание взаимосвязанности вещей, объединяя физическое с психологическим измерением, что является, мягко говоря, необдуманным утверждением).

 

Какова связь между мыслью и реальностью? Предположение о взаимосвязи является веским, но что это за механизм, с помощью которого ум создает представление о мире, и как я могу поверить, что этот мир реально существует?

 

Что я подразумеваю, говоря: «реально существует»? Казалось бы, я говорю о существовании в более глубоком смысле, чем просто в математическом, в том смысле, в каком я мог бы сказать о существовании решения уравнения. Возможно, это имеет отношение к моему опыту приятных или болезненных ощущений, связанных с определенными событиями, в которых я вижу определенные и повторяющиеся образцы из моей картины мира. Их, по крайней мере, трудно игнорировать. С этим связаны функции моего организма, производящие впечатление автоматических, которые кажутся – в некотором отношении – совершенно независимыми от моего внутреннего психологического мира и становятся ощутимыми только благодаря их действию. Организм, как кажется, живет своей собственной жизнью, отделенной от моего внимания и мыслительных процессов, но разделяя определенные общие качества с «волей», связанной с этими процессами.

 

При более точном рассмотрении эта взаимная связь обеспечивает косвенную связь между разумом и телом, порождая предположение о реальности «внешнего» мира (того, в котором живет тело) через мою вовлеченность в него. Несомненно, это совершенно другой вопрос, основанный на моей интуиции, согласно которой разум и тело – одно целое с функциональной точки зрения, что подтверждается моим наблюдением различия между связанным и несвязанным функционированием.

 

Ясно, что мое восприятие мира в целом ненадежно, возникая из случайных форм моего восприятия, и, во многих областях, которые я наблюдал (и, предположительно, во многих иных, ещё в себе не замеченных), базируется на моем желании видеть себя независимым и ответственным существом, свободным от любого воздействия сил, существующих вне меня.

 

Это стремление встречается у всех и повсеместно приводит к заблуждению. Хаос мира усиливается большинством установлений современного общества, существовавших, впрочем, и на протяжении всей человеческой истории. Очень трудно и неприятно смотреть на мир как на систему, управляемую неизвестными влияниями, подчиняющимися неизвестной цели, если вообще эта цель существует, которую нужно открыть и в которой чьё-либо место и назначение находятся под вопросом.

 

Тем не менее, если надежное восприятие лежащей в основе всего реальности возможно, то оно должно начаться с объективного изучения моей склонности к исчезновению в собственном субъективном мире.

 

Каким образом можно начать такое изучение? Уже ясно, что инструмент, которым я привык пользоваться для исследования явлений, – мысль, – очень сомнителен в качестве средства постижения истины существования, так как, по самой своей природе, мысль всегда начинается «с середины»; она не может выявить единую отправную точку, более важную, нежели любая другая. Даже если бы математика была исчерпывающей и понималась как единство с лежащим в основе аксиоматическим фундаментом, то и это не помогло бы приблизиться к пониманию мира из-за отсутствия основы для применения математических конструкций к психологической реальности; субстанция мысли по существу неуловима, как показано выше. Фактически в основах математики существует ряд проблем, которые привели в тупик все попытки свести ее к единой согласованной и последовательной структуре, и есть формальные основания полагать, что подобное сведение невозможно.

 

Если мое исследование не использует мышление или, по крайней мере, не только мышление, что я должен использовать в изучении природы реальности (или себя)? Что требуется, так это метод, который является прямым, дающим непосредственный контакт с чем-то несомненно реальным как отправной точкой и развивающимся таким образом, чтобы избежать произвольности и парадоксов без утраты своей общей применимости.

 

Математическая истина напрямую доступна уму, но, как мы уже видели, сама по себе она никуда не ведет; на память не всегда можно положиться (и мое доверие к содержимому памяти возникает благодаря памяти о ее близком соответствии с существующим миром, где соответствие вполне ожидаемо); сны эфемерны, их трудно вспомнить, и мой критичный повседневный ум не задействован в обычном режиме во время сна; интуиции более высоких реальностей представляют большой интерес, но совершенно неясно, «удерживают» ли что-либо существенное отпечатки, оставленные в памяти такими переживаниями, и дают ли они средства для собирания опыта в постижимое целое. Следовательно, единственно возможной отправной точкой является мой контакт с миром через непосредственное переживание, полученное от самого себя в этот момент.

 

Опыт, который может быть мне полезным для понимания, мной искомого, это восприятие себя внутри своего тела. Но как достичь этого восприятия? Я существовал в моем теле и в мире в течение всей жизни так же, как и все другие человеческие существа, существовавшие когда-либо. Если это является отправной точкой, то должно быть и нечто большее – то, что преобразует спотыкающееся странствие по жизни в подлинное исследование законов природы внутри моего существа.

 

Сократ, как говорят, сказал: «неисследованную жизнь не стоило и проживать». Ясно, по крайней мере, что миллионам людей не хватает и смысла жизни, и смысла вопрошания о природе вещей, несмотря на непрерывное вращение в них колеса мышления. Обыденная мысль, связанная лишь с удовлетворением желаний, не ведет никуда.

 

Примеры бесцельной работы мысли и деятельности, ею вызванной, легко определить. Многие вещи настолько очевидно бессмысленны, что все разумные люди согласятся с тем, что в них нет никакого смысла. Гораздо сложнее придти к пониманию того, какое мышление может быть действительно полезным и значимым с точки зрения изучения себя и Вселенной. «Лучше» ли в этом смысле быть миллионером, чем бродягой? На чьей стороне бытийное превосходство, на стороне философа или царя? Обладает ли внутри себя монах, отрекшийся от мира, путем к объективной истине? Я подозрительно отношусь к столь широким обобщениям и подозреваю, что ответы на эти вопросы в значительной степени зависят от того, что понимать под «философом» или «монахом».

 

То, что я полагаю ценным для приближения некоторых людей ко вкусу подлинности, это не внешняя форма жизни или исповедание того или иного философского направления, а отношение мгновенной и необратимой открытости истине опыта, в котором мышление находит свое место как одна из многочисленных функций, работающих одновременно, и вносящее свой отличимый ментальный голос в ткань жизни, такой, какой она воспринимается.

 

По своей природе мысль раскрывает определенные взаимосвязи между явлениями. Без принятия этих взаимосвязей во внимание картина реальности является неполной. В то же время, мысль имеет тенденцию уводить внимание в сторону, прерывая нить, с помощью которой осознанность связывается с непосредственным опытом своего «я» в данный момент.

 

Я знаю это, потому что много раз наблюдал себя, снова и снова увязающего в ассоциациях, утрачивающего свой контакт с реальностью текущего момента, несмотря на свои лучшие побуждения оставаться центрированным и управлять своим вниманием. Эта склонность мысли устремляться за вниманием, являющимся единственным инструментом, с помощью которого я устанавливаю непосредственный контакт с миром, сама по себе является важным объектом исследования, в котором мышление играет чрезвычайно важную роль.

 

Для того чтобы думать активно, в отличие от пассивного наблюдения за автоматическим движением мысли, я должен следить за склонностью мысли следовать за знакомыми ассоциациями и учиться замечать, когда эти ассоциации уводят от контакта с моим восприятием и, следовательно, от активной взаимосвязи с самим собой.

 

Если на этой стадии я способен вернуться к вопрошанию о том, что же я вижу, что выглядит естественным, когда я не слишком занят и могу вспомнить, что я жив, то может обнаружиться новая взаимосвязь между объектами внимания, будь она в форме мысли или в другой форме.

 

Факт появления нового мышления является переломным. В момент озарения я сталкиваюсь с большим искушением материализовать мысли и утратить внимание. Одновременно с этим существует возможность проникнуть еще глубже в фундаментальные тайны вселенной и моего существования в ней.

 

Видеть шаткость ситуации с любым активным вовлечением мышления и понимать, что в каждый момент я не знаю, буду ли я способен найти путь к искреннему вопрошанию, берущему свое начало в высочайшей – иными словами, в самой подлинной – части меня самого, – невероятно трудно. Внутри меня присутствуют мощные силы, противостоящие этому опыту. Это идет вразрез с привычным образом мышления и требует больших затрат энергии.

 

Я способен поддерживать их только в течение кратких периодов, и, в конце концов, я всегда обнаруживаю себя поглощенным мыслями или чем-либо еще, что отвлекает мое внимание от непосредственного переживания психологической реальности, или, что бывает чаще, я лишь позднее замечаю, чем был поглощен.

 

Работа по изучению себя трудна, утомительна, способна расстроить любого в отношении его мнений о самом себе и приносит очень мало моментальных и очевидных наград. Тем не менее, эта работа необходима, если человек не просто дрейфует по жизни, если он действительно жаждет познания и отказывается быть удовлетворенным бесцельным волнением и пустыми удовольствиями.

 

перевод Екатерины Стешовой

Back To Top