АННА БУТКОВСКИ-ХЬЮИТ

Занятия танцами под руководством Гурджиева в Санкт-Петербурге и Париже

 

В 1922 году Гурджиев прибыл в Париж с некоторыми из своих учеников (после того, как провел какое-то время в Константинополе), и так как теперь он снова принимал учеников в свою группу, я вновь присоединилась к ней и оставила свой светский круг общения.

 

За все время, когда я принимала участие в работе группы, каждое утро мы обычно проводили в большой танцевальной студии, где проходили занятия учеников школы Жака Далькроза. Мы наблюдали за некоторыми упражнениями и танцами. И мне запомнилась одна интересная интерпретация четырехголосной фуги Баха, исполненная учениками школы. Первый танцор играл роль первого голоса и был одет в огненно-красный костюм, исполнитель второго голоса был в темно-зеленом, третий – в сине-фиолетовом и четвертый – в бледно-розовом. Танец был представлен под фортепианное исполнение фуги.

 

Гурджиев договорился с Далькрозом, что его группа может заниматься в зале с десяти часов до часу дня ежедневно, включая воскресенье. Мы оставляли нашу одежду для занятий в большой комнате, уставленной шкафами. Это были просторные белые туники с опояской из толстых красных шнуров с кистями, и широкие просторные брюки в турецком или восточном стиле. Когда мы были готовы к занятию, то входили в зал и становились в шесть рядов по восемь учеников на расстоянии примерно в три ярда между нами.

 

Гурджиев объяснял нам различия в манере исполнения у танцоров, каждый из которых как бы «отпечатывал» свою индивидуальность в своих движениях. Он рассказывал, что доминирующий центр (один из трех центров) обнаруживает себя в том, как выражаются эти движения.

 

Одна позиция, которую я запомнила в подробностях, была очень трудной и заканчивалась положением полулежа, подобно статуе Паулины Боргезе скульптора Антонио Канова. Движение заключалось в том, чтобы быстро вывернуться из положения стоя в эту полулежащую позу, что давалось особенно трудно. Но все мы старались и повторяли его вместе, и, наблюдая за движениями других, мы обнаружили, что помогаем сами себе. Это планирование, скольжение и «падение» на пол в едином движении никак не выходило у тех учеников, кто боялся упасть и ушибиться, и таким образом, они так никогда не могли его выполнить.

 

Другое из запомнившихся мне упражнений было подобно танцу Фавна, держащему в руках виноград, с поднятой одной рукой выше другой. Помню, одна девушка пыталась выполнять все эти движения мило или грациозно, но это было совсем не то, что подразумевалось, чего следовало достичь; а подразумевалось, что достижение должно происходить через внутренний контроль. В моей памяти осталось живая картина, связанная с молодым человеком, который пытался пританцовывать, направляясь направо по залу так, как будто он был сам по себе, и который был резко остановлен окриком – ему было велено сесть и наблюдать за тем, как двигаются другие – словно отбившуюся овцу собака возвратила в стадо.

 

Гурджиев создавал схемы или рисунки танца и передавал их господину Миронову, который был нашим старостой, или старшиной. Именно он, следуя инструкциям и иногда демонстрациям Гурджиева, заранее проработав с ним танцы, потом обучал нас. Он сопровождал нас, когда мы возвращались в дом, где мы все жили в Отевиле и обычно занимались индивидуально до конца дня.

 

Гурджиев очень хотел, чтобы мы выступили на сцене Théâtre du Champs-Élysées, но в первую очередь он настаивал на совершенствовании. Он рассказал нам однажды, что лично изучал, как танцуют дервиши на Востоке в одном из их монастырей, и некоторая часть из этого вошла в то, что он нам передавал. Каждое движение было огромным усилием, направленным на достижение определенных качеств, преодоление физических трудностей и развитие силы воли. Такой способ подачи танца был определенно новым.

 

Обычно занятия полностью нас изматывали, но мы должны были продолжать, чтобы выдержать и преодолеть это. И в каком-то смысле мы сами жили как будто в монастыре. Мы были обеспечены жильем и едой, но собственных денег у нас не было. Нам только выдавали по пятьдесят сантимов в день на проезд в трамвае от нашего дома к институту Далькроза и обратно. Также существовали определенные обязанности по хозяйству, которые мы все должны были выполнять.

 

По вечерам мы собирались все вместе для бесед с Гурджиевым. Иногда он говорил, иногда слушал, как пара учеников обсуждала некоторые проблемы или аспекты танцев. Затем к обсуждению подключались все мы и задавали вопросы.

 

В конечном счете мы прожили таким образом довольно долгое время. Некоторые из лучших учеников были отобраны в состав финальной группы, и после дальнейших напряженных занятий они давали выступления как в Париже, так и в Нью-Йорке.

 

(эссе из книги «Oriental Suite»)

 

Back To Top