А.Р. ОРАЖ О РЕЛИГИИ

А. Р. Ораж характеризует религию как древнюю науку, которая владела ныне забытым искусством самонаблюдения. Он заключает, что знание себя – это предполагаемое предварительное условие для достижения главной цели религии, которая заключается в постижении и служении Создателю, Богу.

 

Предположим, что наши дальние потомки, несведущие в математике и в способах научных разработок нашего времени, найдут один из современных научных учебников. Они прочтут и, точнее, расшифруют такие утверждения как «скорость света равна 186.000 милей в секунду», что «Солнце находится на расстоянии 92.000.000 милей от Земли» и «свет ближайшей звезды достигает нас за 4.5 световых года». Что бы они из этого извлекли? Некоторые из них, возможно, будут считать, что их предшественники обладали способностями, ныне уже утерянными, и как следствие, припишут неподтвержденным догмам мистический смысл, они, может быть, будут повторять эти догмы как возможные магические формулы. Но, несомненно, здравый смысл при отсутствии методов или даже представлений о методах, о доказательствах отвергнет эти утверждения как детские предположения или, в лучшем случае, как варварскую бессмыслицу. Только совсем немногие станут подозревать, что, возможно, мы были не такими глупыми, какими казались, и с осторожностью поверят, что за нашим сумасшествием был какой-то метод. Но этот метод и средства, которые мы применяем, еще нужно искать.

 

Вышеописанная картина может служить иллюстрацией того, что, возможно, – скажем, не более чем возможно, – является нашей собственной ситуацией относительно древней «науки» религии. Мы унаследовали несколько учебников, некогда бывших в обращении среди просвещенных людей более или менее угасших цивилизаций, и мы находим в них равным образом точные и невероятные утверждения, касающиеся предметов, в отношении которых у нас нет достоверного знания, например, о существовании Бога, который представляет собой Троицу Ипостасей, который создал Вселенную в соответствии с Разумом и Человека – по своему образу, и который поместил нас в мире с возможностью сознательного уподобления Ему. Некоторые из нас склонны, как наши воображаемые предки, воспринимать эти традиционные утверждения мистически, повторять их как магические формулы и предполагать, что утраченной способностью, так называемым религиозным чувством, обладали наши предки из древнего Египта, Индии, Персии и Сирии. Таким образом, они [эти утверждения] являются настолько относительно сильными, что их интерпретация унаследованных догм древней религии все еще является мерой научной респектабельности. Однако сила здравого смысла медленно, но верно начинает быть слышна; и недалек тот день, когда разум нашей цивилизации будет явно склоняться к тому, чтобы заинтересоваться великими утверждениями, которые не поддаются доказательствам. И только совсем немногие будут продолжать подозревать, что, возможно, египтяне, буддисты, пифагорейцы и гностики были людьми, очень похожими на нас в смысле способностей и в то же время не похожими на нас в том же смысле, в каком мы должны будем отличаться от наших далеких потомков, не обладающих нашей наукой, а точнее, не утративших способности, а утративших метод или технические средства. И этим немногим также придется искать методы или технические средства, или, возможно, только их узнать.

 

Давайте предположим, что мы принадлежим к этим немногим и что мы начинаем, по крайней мере, приближенно определять условия, существенные для нашей обнадеживающей догадки об утраченных методах. Очевидно, первое, что мы должны сделать – это отделить религию от предметов, с которыми она ассоциировалась в прошлом. Так же определенно, как и наши потомки, если бы они захотели, по крайней мере, рассматривать нашу науку как интересующуюся некоторой определенной областью возможного или, может, невозможного знания, и различать между нашей наукой и нашей этикой, или наукой и нашей социологией, или наукой и нашими обычаями, так и мы, несомненно, можем отличить в традиционной религии наших древних предшественников определенные уникальные и присущие объекту характеристики. Независимо от того, доказуемы они или нет, познаваемы или нет, ясно, что утверждения, касающиеся Религии, содержащиеся в сохранившихся текстах, несут в себе некие специфические обобщения, касающиеся Мира и Человека, как причины или как следствия, а также некие определенные особые отношения и обязательства, возложенные на самого Человека. Примерно их можно выразить так: Вселенная – это разумный и потому познаваемый Космос; что обязанностью и в то же время наивысшей задачей Человека является понять и содействовать разумному закону, который управляет Космосом; что для того, чтобы этого достичь, необходим особый образ жизни или особые техники, которые состоят преимущественно в методе «обожествления», то есть в поднятии наличного состояния человека на более высокий уровень сознания. Кажется, что все существенное в первоначальном определении Религии как предмета, дошедшего до нас, содержится в этом коротком заключении. Например, в нашей этике и социологии отсутствует элемент космологии. Более того, космология отличается от космологии нашей науки тем, что первая несет в себе универсальные психологические ценности: все есть Бог и поэтому все разумно и потенциально доступно Разуму. В космологической схеме у человека имеется уникальное и определенное для него место, а значит – и функция. Иными словами, когда человек рождается, на него уже накладываются обязательства. В то же время, его осознание места и функции не является даром природы: он должен добыть это осознание путем особых усилий и методов. И, наконец, его развитие и его величайшее счастье зависят от открытия своего назначения и его сознательного исполнения.

 

Этот очерк достаточно пугающий, чтобы обескуражить рационального искателя логического объяснения основ древней Религии. Не склоняясь к принятию или отрицанию этих специфических догм наших праотцев, напротив, с благожелательным любопытством к возможным методам, содержащимся в них, как мы можем хотя бы начать наши поиски? Безусловно, в современной науке или в какой-либо ее области содержится очень мало того, что может даже дать намек на метод проверки. Наша наука полностью и безучастно некомпетентна в отношении вопроса о способах познания, существует ли разумный Бог; естественно и следовательно все меньшие области знания, исходящие из того же ствола, должны одинаково обходиться без гипотезы существования Бога.

 

Аналогично, наши нынешние рабочие концепции должны освободиться от недоказанных человеческих способностей, таких как предполагаемая в религиозных утверждениях возможность сознательного «обожения» человека путем понимания, становления и служения. Это одинаково может случиться и может не случиться; а наша наука имеет дело только с реализованными возможностями, а не с Реальностью и не с Возможностью метафизически, но с так сказать физической Актуальностью. Исключений нет ни в философии, ни в психологии – обе являются слишком хорошими ученицами научной школы для того, чтобы долго противостоять широкому применению реалистического метода. Не исчезли, правда, средневековые призраки в обеих областях, которые тут и там заняты спекуляциями в надежде найти пастбище для их душ, но с увеличивающейся химизацией психологии, общей зависимостью от психологических процессов, например, спекулятивная философия, будет все больше терять научную ценность, будучи недостаточно радикальной. В конце концов, вопрос в отношении каждого философского и психологического мнения будет оцениваться не как объективное утверждение, а просто как симптом персональной химии.

 

Без надежного руководства в самих религиозных традициях и не имея малейшего проблеска света от современной науки наш поиск возможных или невозможных методик, которыми пользовались наши предшественники в формулировании их догм, кажется, с самого начала обречен на провал. И логически это должно быть так. Если мы не можем принять на веру доктрины и предположения, особым образом связанные с Религией, и также не можем найти в современной науке ключ, который даст нам надежду раскрыть их, тогда мы изначально напрасно теряем время. Мы должны примириться с Наукой, какая она сегодня, и рассматривать веру наших отцов как древнюю мечту. Аналогично, наши мечты о будущем должны подобным образом быть пропущены через Роговые Врата. Признавая то, что мы не открыли и не можем даже начать открывать все еще невероятные методы религии, сформулированные нашими предками, мы должны отказаться от научной надежды открыть их в будущем. Если современная наука не может пролить свет на Религию прошлого – на Религию, так сказать, как она определена выше, – то она не может обещать нам Религию будущего.

 

Область религии, химерическая она или нет, нельзя изменить больше, чем область любой другой отрасли науки, реальной или так называемой. Религия, как этика и физика, по определению является тем, что она есть и будет всегда. Отрицая, что она действительно интересуется вопросом о методах религии, наука навсегда провозглашает себя банкротом в отношении религии.

 

Однако вещи не всегда так безнадежны, как это изображает рационализм, и, к счастью, ученые не все так «научны» как их наука. Одним словом, существуют лазейки из нашего тупика, и наиболее обещающая из них находится в современной психологии, а именно в последних достижениях научного метода, в области бихевиоризма. Бихевиоризм, без сомнения, это устойчивое явление. Это правда, что бихевиоризм едва ли ушел далеко от своей первоначальной стадии развития, что нам еще нужно многому учиться и ожидать удивительных открытий; но метод, который начал собирать и проверять данные человеческой психологии с ее истока, то есть с наблюдаемого поведения в раннем детстве, определенно предназначен взять верх над псевдонаучными методами интроспекции и психоанализа. Следовательно, для науки существует только один возможный подход к психологии – основанный на наблюдении, проверке и эксперименте. Любой другой подход является средневековым.

 

Вопрос, однако, заключается в том, какое и чье поведение нам нужно наблюдать; или, не выказывая предубеждения в отношении любой другой области, вопрос стоит о законности той области наблюдения, которая, как мы сказали, с первого взгляда обещает пролить некоторый свет на вопрос о методах религии. Точнее, является ли самонаблюдение вместе с необычной последовательностью в научном методе (проверка, гипотеза, эксперимент и демонстрация) равным образом законным, как и наблюдение за другими, и если это так, то можем ли мы разработать метод, обеспечивающий его энергичное применение. Являемся ли мы, как поведенческие организмы, правомочным объектом для нашего научного исследования? Предполагая, конечно, что мы используем те же объективные методы, какие мы должны использовать в других случаях. Является ли знание себя, по крайней мере, так же научно возможным, как знание чего-либо другого? Не может быть сомнений в ответе; и бихевиористы фактически это признали. Хотя вначале самонаблюдение как научный метод исследования человеческой психологии имел приобретенные и врожденные недостатки (как, например, связь с интроспекцией и присутствие личной стабилизации в его самой глубинной форме); но нельзя признавать его негодным ни из-за его прошлого, ни из-за присущих ему трудностей. Все это могло бы являться необходимым, чтобы вдвойне стоять на страже субъективизма и быть более строгими и объективно научными, дабы избежать ловушки неправильного понимания и самообмана.

 

То, что самонаблюдение, по крайней мере, имеет сходство с содержанием религии, очевидно при рассмотрении. Особенностью Религии является озабоченность человека касательно его места рядом с Богом. Действительно, при более тщательном рассмотрении эта самоозабоченность во всех возможных смыслах является одним из ведущих мотивов и основных постулатов Религии, в каком виде она до нас дошла. Точность религиозной фразеологии касательно участи и судьбы человека, страхи и надежды, связанные с его спасением, размышления о природе индивидуальной души, обещание «обожения», — все это свидетельствует не просто об инстинктивной, но об интуитивной и умственной озабоченности. Индивидуум в религии захвачен заботой о самом себе и причем во всех возможных и невозможных смыслах. Все, что он делает, включая не только его действия, но мысли и чувства, может иметь место, и с точки зрения Религии считается, по крайней мере, потенциально глубоко значительным. Индивидуальное осознание себя и забота о себе на самом высоком уровне считаются главными условиями религиозной жизни.

 

Следовательно, мы можем заключить, что если самоосознание или, лучше сказать, самосознание, не является единственной или главной целью религии, как это сформулировано в наших текстах, по крайней мере, это предполагаемая предпосылка главной цели, чем, по всей видимости, является понимание и служение Создателю, Богу. Все заповеди, предписания проповеди служения Богу уже подразумевают знание множества наших реакций и способность их контролировать. И так как все наши реакции являются только формами нашего реального поведения, знание нашего поведения является необходимым условием его контроля, допуская, что такой контроль может быть возможен. Знание нас самих такими, какими мы в действительности являемся (то есть, знание нашего реального поведения), может не быть и не является целью религии, но является необходимым шагом к религии и, как это может показаться, первым необходимым шагом. Как можно служить Богу, если мы игнорируем реальное поведение слуги? Сознательное служение подразумевает знание себя так же, как и Существа, которому служишь. Самосознание или осознание нашей реальности является необходимым элементом Религии, как это строго определено.

 

Как наши праотцы, которые основали и практиковали Религию, подходили к вопросу знания себя? Ответ на этот вопрос пролил бы первый луч света на природу религиозных практик. Но, увы, этого ответа у нас нет, или же он имеется, но только в таких неясных высказываниях, которые сами нуждаются в разгадке. Мы слышим о школах, которые обучали «таинствам», о продолжительных курсах инициации, о различных трудных упражнениях, об учениках и мастерах. В сохранившихся текстах мы можем различить слова и фразы, в которых присутствуют точные, но непонятные смыслы. Мы не можем разгадать, как много слов, ныне считающихся религиозными, когда-то имели чисто психологическое значение; но если мы не хотим приписать нашим предкам мифическое религиозное понимание, очень вероятно, что именно время ответственно за их текущие «благочестивые» ассоциации. Так что, если изначальной целью древних религиозных школ была подготовка обычных мужчин и женщин для необычной жизни сознательного взаимодействия с Творцом, то используемые средства для необходимого условия познания себя должны были быть чем угодно, но не религиозными в нашем современном понимании.  Напротив, они должны были быть в первую очередь практическими, и, по всей вероятности, лексика методов была выбрана из доступной науки того времени.

 

Предполагается, что в сегодняшних теориях бихевиоризма соприкасаются древняя Религия и современная наука. Однако стоит добавить, что они только соприкасаются, но не смешиваются. Тем не менее, техника самонаблюдения лучше всего может быть сформулирована в терминологии бихевиоризма; она может быть результатом техники открытия и утверждения древних вероучений или их отрицания как суеверий. По крайней мере, о новой области и методе психологического исследования можно сказать: они многообещающие. Действительно, что более ясно может призывать нас к тщательному исследованию себя, как не тот же самый инструмент, от которого зависят все наши наблюдения всего остального мира? Бихевиористы, наблюдающие поведение других, все еще находятся на расстоянии двух ступеней от ближайшего объекта; результатом неизбежно становится все большее приближение к физике и, в конце концов, полное устранение психологии. Наблюдение своего собственного поведения автоматически исправляет эту фатальную ошибку «вместе с водой выплеснуть из ванны и ребёнка». Когда я наблюдаю свое поведение, как бы объективно я это ни делал, у меня нет соблазна забыть о сопровождающих ощущениях, эмоциях и потоке мыслей. Я не могу не заметить или недооценить психологический элемент, когда он входит в явление, которое я наблюдаю. И сохранение моего осознания этого, сопутствующее многим формам моего поведения, дает высшую степень понимания, когда я наблюдаю других. Как только это становится понятно, можно брать техники бихевиоризма и использовать их без изменений в нашей новой области. Мы можем принять их классификацию форм поведения и, если необходимо, вместе с их средствами измерения различных параметров Человека. Ни одно из их заключений, даже касающееся крайней формы человека как органического механизма, не чуждо нам. Если самонаблюдение — это следующий шаг научного бихевиоризма, и логически это выглядит именно так, то второй шаг бихевиоризма может оказаться первым шагом методологии Религии.

 

Однако, необходимо предостережение. Внимательное и беспристрастное наблюдение своих поступков на первый взгляд кажется таким же легким, как и наблюдение поведения других.  Однако, опыт любознательного самонаблюдателя далеко не таков. В действительности с самого начала собирания таких наблюдений о своем реальном поведении дорога устлана сложностями до сих пор непонятого рода. Может даже показаться, что Природа противится стремлению наблюдать ее в самом себе, так мощно и в то же время так тонко противодействие, которое люди обычно испытывают. Возможно, это и было то открытие, которое привело к формулированию догм древней Религии. Они пытались встретиться лицом к лицу – Природа и Бог!

 

  перевод Екатерины Томиловой

Back To Top