ЛУИЗА УЭЛЧ ДЕМОНСТРАЦИИ ДВИЖЕНИЙ ГУРДЖИЕВА

В начале января 1924 года Гурджиев прибыл на пароходе S.S. Paris. В числе тридцати человек, сопровождавших его, были мадам Ольга де Гартманн, ставшая впоследствии его секретарем, и её муж Томас де Гартман. Он был талантливым пианистом и композитором, который в свое время играл для царя и сочинял музыку для Имперского балета. Именно де Гартманн записал музыкальные темы Гурджиева, придав им форму, удобную для исполнения. Позже труппа переехала в более постоянные апартаменты в трехэтажном доме в западной части Манхэттэна. Одну часть дома занимали Гурджиев и де Гартманны, а другую – более молодые ученики.

 

Практические занятия сакральными танцами Гурджиева, или как их просто называли Движениями, начались в студии, принадлежащей Розетте О’Нил. Затем они продолжились в Лесли Холл, неподалеку от их дома из коричневого кирпича. Как это было заведено в Институте Гурджиева, ученики подметали и натирали пол в зале и сооружали сцену, способную вместить три ряда танцоров. Их девизом была совместная работа. Мадам де Гартманн и окружавшие ее женщины выкраивали и шили костюмы. Завезли несколько барабанов и пианино. Для первой закрытой демонстрации Движений Орейдж пригласил писателей, артистов и других заинтересованных людей. Гурджиев, казалось, был удовлетворен реакцией публики и объявил, что его группа готова для выступлений перед более широким кругом зрителей.

 

К тому времени Орейдж уже был знаком с Алисой и Ирен Льюисон, дочерьми мецената, оказавшего поддержку строительства стадиона Льюисон, которые были основателями театра Neighborhood Playhouse. После просмотра Движений в Лесли Холл сестры Льюисон предложили свой театр для проведения первого показа сакральных танцев для широкого круга зрителей, который состоялся в начале февраля 1924 года.

 

Трудно преувеличить степень неподготовленности американской публики к первому выступлению учеников Гурджиева. Они едва получили представление о том, что эти Движения были некой разновидностью особого танца, берущего начало из древних восточных источников. В то время прогрессивные веяния в танце были связаны с влиянием Айседоры Дункан, которое считалось революционным, а среди тех, кто обладал склонностью к классическому вкусу, возрастал интерес к балету. Противоречивые слухи о показе Движений в Париже достигли тех, кто непосредственно связывал танец с формой искусства, кто осознавал, что эта форма должна рассматриваться с новой точки зрения, и они были в числе желающих первыми увидеть это представление.

 

Лиза Дэлза, танцовщица и хореограф, вспоминает то воодушевление, которое она почувствовала, услышав от поэта Харта Крейна о том, что состоится показ Движений Гурджиева в театре Neighborhood Playhouse, который сам по себе имел репутацию авангардного. Мисс Дэлза вспоминает:

 

«Мы прибыли вместе с Джином Тумером и Маргарет Номберг, которая была директором Вальденской школы в то время. У театра Орейдж представил нас Гурджиеву. Тот стоял у парадного входа, раздавая билеты. Знаете, он это делал в свойственной только ему манере. Некоторых он пропускал, осмотрев с ног до головы, а остальным просто давал билеты. Он дал их и нам, и мы вошли.

 

Хотя Орейдж не принимал непосредственного участия в танцах, он выступил с лекцией, чтобы подготовить публику к тому, что ей предстоит увидеть. Орейдж сказал: «Такие упражнения имеют двойную цель. Они содержат и выражают определенную форму знания и в то же время являются средством достижения гармоничного состояния человека.

 

Предельно возможные границы собственных сил познаются через комбинацию неестественных движений в индивидуальных упражнениях, которые помогают получить определенное качество ощущений, различные степени концентрации и требуют контроля мышления и чувств.

 

Таким образом, древние сакральные танцы… являются книгой, как это было прежде, несущей определенное знание».

 

Программа началась с танцоров, выстроившихся в порядке, напоминающем военный: в три линии по семь колонн, но одетых в костюмы невоенного образца. И мужчины и женщины носили белые туники поверх широких штанов, собранных у щиколоток. Костюмы скорее напоминали одежду Раджпута, которая не сковывала движений. Туники были опоясаны широкими кушаками, завязанными с правой стороны, представленные в семи цветах спектра. Во время нескольких первых движений танцоры стояли в таком порядке: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Хотя этот порядок оставался неизменным и во время «обязательных Движений», быстрая смена движений в сложных фигурах производила впечатление изменения и чередования цветов. Как кто-то заметил из зала, что это похоже на то, как будто белый свет медленно проходит через призму и, преломляясь, разбивается на цвета спектра.

 

Далее следовали упражнения дервишей в исполнении мужчин в исламских костюмах, а затем – танцы неуловимой красоты, основанные на символах, связанных с работой Гурджиева. Затем объявили антракт, за которым последовала тишина в аудитории. Как было замечено с тех пор, эта тишина являлась характерной между номерами в такого рода демонстрациях. Казалось, люди не чувствовали желания болтать и были внимательны к тому моменту, когда Орейдж вернулся на сцену, чтобы подготовить зрителей к упражнению «Стоп».

 

Орейдж объяснил, что как только танцоры услышат крик «Стоп», они должны «замереть» и оставаться неподвижными до сигнала, позволяющего им вернуться в обычное положение. Он также дал несколько пояснений к этому упражнению. Как только тело заставили замереть в совершенно незапланированном положении, танцор ничего не может сделать, кроме как наблюдать себя в новой ситуации – в промежутке между двумя позициями – новой и привычной. Это являлось единственным способом сломать порочный круг его автоматизма.

 

Но никакие объяснения не могли полностью подготовить зрителей и учеников к упражнению «Стоп». Те, кто видел его, были поражены словно электрическим током. Некоторые описывали свою реакцию как страх. Другие были шокированы зрелищем новых человеческих возможностей. Другие рассказывали, что танцоры, все еще «застывшие» под приказом «Стоп», падали со сцены в оркестровую яму. Этого на самом деле, конечно, не произошло, но шок от немедленного и полного повиновения сигнальному окрику подействовал на аудиторию неожиданным образом.

 

Нью-Йорк, февраль 1924 г.

 

(из книги «Oriental Suite»)

Back To Top