ПОЛ БИКМЭН ТЭЙЛОР ЧТО ЖЕ ГУРДЖИЕВ ДАЛ МНЕ? ЧЕГО ОН ТРЕБОВАЛ ОТ МЕНЯ?

Это эссе было взято из материалов Международной гуманитарной конференции «Все и Вся» 2003 года. Одно заседание конференции состояло из «Форума для тех, кто знал Гурджиева», который включал этот доклад.

 

То, что Гурджиев дал мне, было образом «нормального человека» и идеей его функционирования.

 

Я в некотором смысле «родился и был воспитан в Работе». Моя мать и все, кто играл отеческие роли в моем образовании – Джин Тумер, с кем я прожил значительную часть времени как член его семьи, Ник Путнэм, с которым я провел много времени в Коннектикуте и Нью-Йорке, последователи Орейджа (Шерман Манчестер и Дейли Кинг), практиковали идеи Гурджиева до такой степени, что они, как мне казалось в течение нескольких лет, олицетворяли норму поведения, вместо того чтобы быть исключением. Я помню сознательно очень немного о проведенном времени с Гурджиевым в Приорэ и Париже или с Орейджем в Лондоне, но с декабря 1948 года я находился в непрерывной связи и в компании тех, кто жил с Гурджиевым. Вкратце, то, что Гурджиев дал мне, пришло ко мне через два соединенных источника – его собственных учеников и непосредственно его самого. Оба источника несут то же самое послание, но сам Гурджиев был «реальной сущностью», то есть, он воплощал идеи, за которыми другие могли только следовать. Знакомство с живым Гурджиевым («в шкуре», как он говорил) произвело на меня впечатление, далеко выходящее за записи о его систематическом обучении и написанных им произведениях.

 

Гурджиев говорил мне (и я включаю в слово «мне» всех остальных, присутствующих в то время) никогда не доверять себе, пока я не имею представления о себе. Он советовал задавать вопрос «кто я?» всякий раз, когда я принимал решение или высказывал суждение. «До тех пор пока вы не откроете, кто вы есть, вы не сможете начать путешествие, чтобы узнать, кто вы есть». Гурджиев заставил меня остро осознать множественные личности? которые он видел во мне. Все, что бы я ни говорил ему, вызывало у него вопрос: «Вы знаете, кто говорит эти слова?» Сомневайтесь в себе, учил он; и всякий раз, когда я чувствую, что эмоции управляют моими действиями, я должен спросить, какой центр во мне управляет ситуацией.

 

Гурджиев дал мне ощущение крайней необходимости знать, как концентрироваться не только мысленно, но и психически, физически и рационально одновременно. Он учил меня чувствовать какую-то или каждую часть моего тела в любое время. Осознанность – это контроль, учил он. Осознание боли, например, казалось, облегчало понимание ее источников. Принятие таблеток было отказом от ответственности силой воли облегчить (не устранить) боль. Можно научиться большему из боли, чем из удовольствия.

 

Моим самым ранним воспоминанием о Гурджиеве было печенье, которое он бросал в меня с места, где он сидел, в оранжерее в Приорэ, после того как я надоедал ему, выпрашивая конфеты, пока он пил послеполуденный чай или кофе. Он бросал оскорбления «балда, сволочь!» с печеньем. С того момента я узнал, что словам не должно быть предоставлено право ни ослаблять, ни отвергать материальные удовольствия.

 

Позже, когда я был уже молодым человеком, Гурджиев учил меня, что ничто не должно беспокоить меня, пока я не позволю этому произойти. Но это был урок из наблюдения за его реакцией на обстоятельство, которое преподало мне большее. Он был в состоянии не слышать вещей, которые могли бы испытывать его терпение или тратить впустую свое время. Он был в состоянии не чувствовать боль или неудобство.

 

В своем прямом обучении он рекомендовал мне избегать любой ценой делать то, что ожидали от меня, во-первых, моя мать и, во-вторых, мои школьные учителя. Если бы я концентрировался на выполнении их ожиданий быть тем, кем они хотели, чтобы я был ради них, чтобы выполнить их планы относительно меня, я рисковал утратить свои собственные возможности стать тем, кем я мог бы стать. Образование – это фабрика, производящая слуг для социальной системы, тогда как оно должно быть (как это было когда-то) средством для реализации «я». Он сказал, что его собственное учение не было предназначено для того, чтобы изменить чью-то «действительность» сегодня, а пробудить в нем потенциал, который может быть развит в завтрашней действительности.

 

Гурджиев дал своим ученикам методы развития потенциала. Одной из ступеней в этом процессе был сознательный поиск ложных «я». Наше реальное «я» ощущается, говорил он, только когда все ложные «я» выявлены и отвергнуты. Тогда то, что остается, является сущностью. Таким образом, нужно учиться опознавать ложное, чтобы найти реальное. Одним из методов обнаружения ложного является игра в это – исполнить роль, как мы думаем, реального «я». «Исполните роль того, кем, по вашему разумению, вы являетесь, и вы увидите, насколько поверхностна эта роль». Я помню, он говорил, что лучший способ увидеть мое «я» состоял в том, чтобы наблюдать и принять себя таким, как он меня воспринимает.

 

Гурджиев обучал этим вещам, и слова, которые он использовал, были поняты настолько по-разному, насколько различны люди сами по себе, услышавшие их. Он знал, что я был неспособен к «объективному пониманию», но говорил, что я мог бы быть способным к сознательному пониманию того, какие факторы в моем сознании определяют мое понимание.

 

Такие указания, несомненно, повторялись в многообразных формах для широкой аудитории с различными воздействиями. То, что делает их особенно резонансными для меня, – это личный пример самого человека (личный пример Гурджиева). Личное знакомство с Гурджиевым было опытом, который давал силу его учению и который я не могу облечь в слова. Гурджиев был одновременно примером для подражания и отрицания всего, что он говорил. Он был для меня персонажем из Достоевского, тем, кто выявляет истину через обнаружение ложного. Он казался демоническим, но высказывал мнение, что, хотя Бог может играть роль дьявола, дьявол не может играть роль Бога. Он представлял собой человека, который показывает себя способным достичь как высокого, так и низкого уровня, до которого он может опуститься.

 

Были уроки, которые нужно было извлекать из такого рода поведения, и получение урока было уроком само по себе. Для меня, молодого человека, Гурджиев был всем, но ни в одно мгновение, я не мог быть уверен, кем был он. Он был образцом всего, кем может быть человек. В моей памяти он остается самым цельным человеком, которого я знал или был в состоянии представить.

 

~ • ~

 

Из журнала International Review (осенний выпуск 2004 года, номер VIII (1)

 

перевод Т. Р.