Лекция Аркадия Ровнера о Гурджиевских практиках
Очень приятно вас всех видеть, особенно я тронут тем, что приехали люди из Нижнего Новгорода, Перми и других городов. Приехать издалека – это всегда подвиг, который я очень ценю. Мне нравится такая демократичная форма: все открыто, люди проходят мимо, захотят – остановятся или пойдут дальше.
Тема сегодняшней беседы посвящена Гурджиеву. Хочу напомнить, я совсем не являюсь приверженцем Гурджиева и последователем единственного духовного направления. Но Гурджиев близок мне тем, что он, при всей своей парадоксальности и кажущейся нескладности, создал современный язык древних традиций. Он создал современную космогонию, я бы даже сказал – теогонию. Он создал незавершенную систему. Именно потому с ней интересно работать: она живая, незаконченная. Вот у Штейнера система закончена, у Ауробиндо тоже. В них все гениально, но они законченные. А здесь все движется, все не установлено. Гурджиев как будто приглашает нас с вами довести все до правильного завершения, до правильной кристаллизации.
Итак, тема сегодняшней моей беседы – гурджиевские практики. Но начать мне хочется не с Гурджиева, а с двух случаев, описанных в истории адвайта-веданты. Первый приписывают Шанкаре, жившем в VIII в. после Р.Х., а второй – Рамакришне. Когда Шанкара шел с базара с тяжелой сумкой продуктов, его догнал духовный искатель и сказал: «Скажи мне, пожалуйста, какие существуют в адвайта-веданте духовные практики и что я должен делать?». Шанкара ответил ему: «Ничего». Увидев разочарование на лице молодого человека, он сказал: «Но ты можешь понести мою тяжелую корзину». Получается, что «ничего-не-делание» является идеалом такой древней и великой традиции как адвайта-веданта. Однако вот это «ничего» Шанкары звучит немного растерянно и очень интересно раскрывается в другой притче, которую вы все наверняка знаете. Ее приписывают Рамакришне.
Однажды Рамакришна совершал омовение в реке, и рядом оказался его ученик. Он сказал: «Учитель, открой мне истину!». Рамакришна взял его голову, окунул в воду и держал так долго, что тот начал задыхаться. А после того, как ученик пришел в себя, Рамакришна спросил: «Чего ты хотел больше всего на свете, когда был под водой?». Тот сказал: «Глотка воздуха». – «Вот когда ты будешь хотеть истину так же сильно…». Видите, с одной стороны, такое расслабленное и безразличное «ничего не надо делать», а с другой стороны, страсть, с которой начинается духовная практика, и эта страсть связана с переносом центра тяжести личности в другое место.
Где же находится центр тяжести каждого из нас? Он здесь: в наших заботах, в нашей жизни, в наших близких, в нашем здоровье и так далее. Так вот перенос центра тяжести в другое место и есть основа всех духовных практик. И прежде чем мы обратимся к практикам и идеям Гурджиева, я хочу сейчас предложить вам одно очень сложное упражнение, которое едва ли кто-то из вас сможет выполнить. Но давайте попробуем. Практика на первый взгляд кажется очень простой, но на самом деле выполнить ее не так просто. До самого конца беседы пробуйте отвечать на вопрос: «Кто сейчас слушает Аркадия Ровнера?». Этот вопрос обращайте к себе. В конце беседы я попрошу некоторых из вас ответить на него. Пробуйте.
Ну что ж, продолжим разговор о духовных практиках. Сегодня мы с вами живем в прагматический век, которому дано множество названий, множество имен. Это век неореалистический, прагматический, натуралистический и так далее. И все духовные искатели безумно хотят заниматься практиками. Вот постоянные вопросы, которые я часто слышу: какими практиками занимаетесь вы, каким практикам вы учите? Все хотят заниматься не просто практиками, а телесно ориентированными практиками. Обратите внимание, все хотят опять вернуться к телесности, к физике вместо переноса всей своей жизни в другую область. Сегодня все занимаются практиками, а вот размышлять, к примеру, считается чем-то почти неприличным. Я был на лекции известнейшего человека, создавшего в Европе школу гурджиевских Движений. Это Вим ван Дуллемен. На этой лекции он хотел показать фильм и этим отделаться. Но аппаратура не сработала, не раскрылся файл, и ему пришлось говорить. И первые его слова были: «Разговоры – это трата времени!». Он предложил нам перейти к практике: «Встаньте, пожалуйста, вытяните руки!». Мы все встали. Вим ван Дуллемен спросил: «Вы чувствуете другое пространство?». Мы все сказали: «Да, чувствуем». «А теперь сделайте шаг вперед и сделайте вот такое (показывает) движение. Вы теперь чувствуете…» – опять все что-то почувствовали. А всякие разговоры, размышления, по Вим ван Дуллемену, – это пустая трата времени, потому что человеческий ум настолько засорен и беспомощен, настолько работает вхолостую, что перспективнее работать с человеческим телом, которое не разрушено, не искажено и еще несет в себе возможность постижения глубин учения Гурджиева через гурджиевские Движения. Это, конечно, крайняя точка зрения. И у других, вероятно, она представлена не столь радикально. Но все равно все занимаются практиками, при этом не имея общей концепции и цели, не понимая, к чему ведут эти практики. А самое главное, у них нет того страстного желания, которое было у ученика Рамакришны, когда его голова была под водой. Люди раз в неделю занимаются какими-то практиками и делают это очень вяло. В результате получают приятный легкий освежающий кайф. На этом все обычно и заканчивается. При этом они платят небольшое количество денег инструктору. Правда, иногда платят весьма приличную сумму.
Итак, вернемся к феномену гурджиевского учения. Это, на мой взгляд, самое крупное учение, созданное в ХХ веке. Существует много других учений, они появляются в России каждый день. В каждом губернском городе есть свой учитель, свои группы, свое направление. И о многих из них вы можете прочитать в книжках, лежащих на полках магазина. Все это замечательно.
Давайте подумаем. Историк А. Тойнби, которого цитирует Дж.Г. Беннетт, самый талантливый ученик Гурджиева и Успенского, пишет, что последние 4000 лет человечество не создало ни одного нового мифа. Парадоксальное, конечно, утверждение. И я бы его перефразировал так: элементы, из которых создавались мифы последние несколько тысяч лет, везде одни и те же, что в буддизме, христианстве, китайских книгах, иудаизме, исламе и древних религиях Греции, Индии, Японии. Здесь я согласен с Тойнби, но не согласен с Беннеттом, утверждающим, что Гурджиев создал новый миф и его учение основано на новом мифе. Гурджиев создал замечательный гностический миф, который перекликается с мифами гностиков первых христианских веков и конечно с платонизмом, пифагореизмом, неоплатонизмом и многими другими мифологиями последних тысячелетий. Он создал замечательный живой миф, о котором я рассказывал месяц тому назад. Гурджиев создал большое традиционное учение, применимое и сегодня.
Но здесь важно подчеркнуть различие между христианским, иудейским, буддийским мифом и гностическими мифами. Христианский миф нам всем хорошо известен как великое учение Иисуса, дополненное и уплотненное апостолом Павлом. В значительной мере христианский миф кристаллизовался к VI веку. И дальше он существует как солидный кристаллизованный могучий миф, сила и влияние которого распространились на миллионы людей. Гностический миф, как правило, не такой аподиктический, жесткий, кристаллизованный, он еще движется, живет, в нем еще есть элемент интереса. Еще монета не стерлась даже в тех мифах, которые были созданы в первом, втором веке христианскими гностиками Валентином, Васелидом, Маркионом. Ни эти, ни происламские мифы еще не стерлись, хотя и были раздавлены вот этими кристаллизованными огромными мифами.
Все последователи Гурджиева, даже самые фанатичные, понимают, что в его учении есть элементы зороастризма, христианства, суфизма и т. д. «Но, – говорит Беннетт, а за ним и другие, – Гурджиев из этого же материала создал нечто абсолютно новое». Да или нет? Я бы сказал: и да, и нет. Каждый новый миф – это нечто абсолютно новое. Начнем с того, что Бог по Гурджиеву – это вовсе не Бог-Отец христианства. Бог-Отец христианства или христианская Троица, Аллах, Иегова – это абсолютные божества. Гурджиев называет Бога Его Бесконечность, хотя этот Бог изначально находится в ограниченных условиях. Вы, может быть, помните, что Его Бесконечность находится в некой капсуле под названием Солнце-Абсолют. У христиан эта капсула называется Царствием Божием. Бог находится в Царствии Божием с херувимами, серафимами и другими подобными существами. У Гурджиева наш Общий Отец, Его Бесконечность, находится в Солнце-Абсолюте. «И вдруг, – пишет Гурджиев, – Его Бесконечность заметил, что Солнце-Абсолют, т.е. Царство Божие, уменьшается под действием Времени». И тогда он создал Теомертмалогос. В переводе на христианский язык он создал Сына Божьего, Логос, ставший инструментом божественного творения. При помощи Теомертмалогоса наш Общий Отец воздействовал на «эфирноклирно». Что такое «эфирноклирно»? Это проматерия, пассивная, инертная материя, которая есть и у Платона, и в иудейской Каббале. Так началось творение мира. Сначала возникли наиболее крупные образования, потом появились звезды первой величины, потом звезды второй величины, т.е. планеты, потом стали возникать луны. Как будто ничего нового. Но заметьте, у Гурджиева Время сильнее, чем Его Бесконечность. Его Бесконечность своей мудростью сумел обойти Время и создал систему, где мы все взаимно друг друга поедаем. Космос – это система взаимного поедания. Мы питаемся ягнятами, ягнята питаются травой, Луна питается нами и так далее. Ни одно образование в этом новосозданном космосе не может избежать необходимости участвовать во взаимном питании. Но и эта идея не новая. В индуизме уже есть идея большой рыбы, поедающей малую рыбу: все мы рыбы, все мы поедаем малую рыбу. Посмотрим дальше. Может быть, новой является идея времени? Время сильнее самого Бога. Нет, в дуалистическом зороастризме есть два бога: Ариман и Ормузд, Анхра-Манью и Ахурамазда. А над ними есть третий бог, высший бог – Зурван. Зурван – это время. Гурджиев назвал время очень красиво – Heropass, или по-русски – Геропас. Hero – это «герой», pass – «проходит». Даже герои со временем уходят. Вот этот Геропас оказался первичнее, чем Бог по Гурджиеву.
В концепции Гурджиева появляется еще одно замечательное нововведение – «окиданох», принцип троичности. «Окиданох» входит во все, что только есть, и тут же раскалывается на три части. Этот раскол называется «джарклом». Три части – это «великое утверждение», «великое отрицание» и «великое примирение». Вспомним троицу Гегеля, Троицу христиан, троицу – Тримурти – индуизма. Вы видите, что все элементы нам знакомы. Гурджиев все это назвал и выстроил по-новому, он соорудил грандиозную систему, которую никто из нас, здесь присутствующих, не создал. Почему вы не создали? Почему я не создал? Некоторые авторы говорят, что только сверхземной космический ум мог создать такое великое творение. Большие знания нужны, чтобы создать такую книгу («Рассказы Вельзевула своему внуку») и такое красивое, хотя и фрагментарное учение о богах и о космосе. Обратите внимание, я говорю «о богах», потому что Время – это бог, Теомертмалогос – это бог, Его Бесконечность – это бог, Солнце-Абсолют, т.е. капсула, тоже отдельный бог. Перед нами гностическое многобожие, живые боги, с которыми уже давно раз и навсегда покончили западные религии.
Мы все знаем, что западные религии – это монотеистические религии. Кроме христианства, у которого остался рудимент гностицизма в виде Троицы. Троицу у христиан оспаривают и будут еще долго оспаривать иудеи и мусульмане, называя христиан «тритеистами». Я мог бы еще много говорить о гурджиевском учении, но прежде всего мне хотелось подчеркнуть его грандиозность. Его нельзя сравнить ни с учением Кастанеды, ни с учением Ошо, ни с антропософией Штейнера. Хотя последний тоже создал особое учение, но этому учению свойственна определенная герметичность, замкнутость, закрытость. Некая специфическая клубная закрытость. Представьте, что все гурджиевцы собрались бы здесь, а всех остальных, не гурджиевцев, не пустили бы. Думаю, в таком случае через месяц мы превратились бы в секту и заговорили на языке, непонятном для всех остальных. Но, слава богу, мы – я и мои друзья – говорим на русском языке достаточно ясные и простые вещи, которые могут показаться даже слишком простыми.
А теперь давайте вернемся к гурджиевским практикам. Практики, как мы знаем, зависят и должны зависеть от учения. Если учение о страдающем боге, то практикой должно быть сострадание этому богу. Если учение о человеческом страдании (буддизм), то практика должна вести к освобождению от страдания. Если учение о великом, грозном, милостивом и милосердном боге, то нам надо несколько раз в сутки просить его: «О господи, не веди меня путем тех, кого ты отверг, а поведи меня правильным путем пророков». Каждая практика должна быть осмыслена вами. Вы не можете заниматься практикой, если у вас нет страстного желания получить глоток воздуха при помощи этой практики. И меня пугают распространенные сегодня во всем мире практики, заполнившие все пространство духовной жизни и духовного поиска. Это остатки нью-эйджа. Но настоящий нью-эйдж не в этом, он в поиске. Он в сумасшедших, гениальных, смелых открытиях и подвигах людей, которые посвящали свою жизнь великим традициям и создавали новые прекрасные идеи.
Гурджиев приехал в Москву без одного года сто лет тому назад, в 1912 году. И начал с того, что купил дом в Подмосковье. Полы и стены дома он устлал несколькими слоями персидских ковров. В этом доме были всевозможные китайские, индуистские, суфийские статуи, орнаменты, благовония. Таким замечательным способом Гурджиев решил привлечь учеников. Через несколько месяцев он увидел, что к нему никто в этот дом не едет. Никого не интересуют ни его благовония, ни изумительная созданная им атмосфера. И Гурджиев понял, что российских людей можно привлечь идеями. Он начал работать совсем по-другому. Начало его работы пришлось на 1912–1914 гг. − Серебряный век. Гурджиев начал собирать людей, разночинцев, дворян, и излагать им свои концепции. И действительно, эти концепции были настолько высокого уровня, что такие достойные люди, как композитор Томас де Гартман, на балете которого побывал император Николай II, известнейший теософ и метафизик России Петр Успенский и десятки других блестящих умов, «смотрели в рот» Гурджиеву и не узнавали в его изложении ни одной из тех древних идей, которые они прекрасно знали. Возможно, Гурджиев, как Распутин, обладал магнетизмом, может быть, он воздействовал на какие-то особые точки у этих людей… Так или иначе Гурджиев привлек к себе последователей не при помощи благовоний и восточного антуража, а посредством действительно глубоких и парадоксальных идей. Часть этих идей была зафиксирована Петром Демьяновичем Успенским в известнейшей книге «В поисках чудесного», которая была переведена на десятки языков во всем мире. В течение шести лет с 1912 по 1918 гг. были только разговоры в кофейнях Москвы и Петербурга. И гурджиевские практики являлись интеллектуальными практиками: сомышлением его последователей, зараженных могучей силой убеждения и необычностью его идей. Только в 1918–19 гг. Гурджиев дал некоторые элементы того, что сегодня называется гурджиевскими Движениями – Movements. Основная психологическая идея Гурджиева заключалась в том, что люди спят, они загипнотизированы неким великим магом. Самый страшный гипноз – это не гипноз, который может повлиять на одного человека, а грандиозный общекосмический и общечеловеческий гипноз, заставляющий нас думать и действовать соответствующим образом. Правда, сегодня с нашими политическими технологиями, мы все уже понимаем степень нашей зомбированности, конформности, внушаемости. Заявление Гурджиева о внушаемости стало шоком, хотя эту идею в то время развивали «психологи масс» – Густав Лебон, Артур Шницлер, Ортега и Гассет и многие другие. Но у Гурджиева идея вселенского гипноза, и особенно социального гипноза, идея революций и войн как массовой истерии, массового безумия звучали совершенно по-новому.
Итак, главным в системе Гурджиева была идея пробуждения, или по-другому самовспоминания, по-английски – recollection, self-remembering. Первые опыты самовспоминания описывает Успенский в своей книге «В поисках чудесного». Замечательная история о том, как он помнил себя, пока шел по Литейному проспекту, а когда повернул на Шпалерную, то забыл себя на три часа и вспомнил лишь в лавке переплетчика. Для Успенского стало пугающим фактом то, что он забыл себя на три часа, бредил три часа, грезил, был в трансе, в котором мы живем обычно каждый день и каждую минуту. Вот такое самовспоминание было и осталось главной практикой в гурджиевском учении.
Теперь я постараюсь рассмотреть несколько основных гурджиевских практик. Поговорим о практике Движений. Гурджиев был очень интересным композитором: он насвистывал мелодии, и Томас де Гартман тут же записывал, гармонизовал их для фортепиано или для группы инструментов, а потом исполнял их. На эти мелодии, используя элементы армянской и другой восточной народной хореографии, Гурджиев создал триста танцев и Движений. Последние Движения он создал за месяц до своей смерти – в 1949 году. 30 лет, с 1919 до 1949 гг., продолжалась работа над созданием Движений и сочинением музыки для них. Томас де Гартман был одним из крупных деятелей Серебряного века. Он был композитором высокого класса, дружил с Кандинским, Рильке, его статья была напечатана в знаменитом мюнхенском альманахе 1912 года Der Blaue Raiter. Гурджиевские Движения – довольно необычная, своеобразная хореография. Они несут в себе определенный аспект его учения и творчества. Музыка Гурджиева очень тонкая и может много рассказать о его внутреннем мире, чего не найти в его книгах. Когда я жил в Америке, то в Вашингтоне столкнулся с гурджиевскими Движениями, учился я гурджиевским Движениям у последователей Беннетта и в течение полутора лет ежедневно занимался ими. Потом я стал заниматься спорадически и наконец понял, что не создан для этих Движений. Тогда я нашел другие движения, которые больше отвечают моему складу. Я не ортодоксальный гурджиевец и поэтому не являюсь во всем верным последователем его учения.
Со времен Гурджиева повелось так, что Движениями нужно заниматься на каждой встрече гурджиевских групп, а также еще заниматься самостоятельно. Сейчас во всем мире существует сотни так называемых гурджиевских групп, которые являются группами Движений. Иногда, правда, в этих группах дают дополнительные задания и рекомендации по чтению. Они вводят в свои занятия элементы размышлений, медитации, чтения, и это хорошо. Но сами по себе гурджиевские Движения являются лишь небольшой телесно ориентированной частью гурджиевского наследия. Разумеется, эти Движения учат не только пластике, концентрации, психологическому балансу, они по-своему учат мышлению. Но все-таки основной упор делается на тело. Безусловно, гурджиевские Движения приносят большую пользу тем, кто ими занимается. Я уже говорил: особая пластика движений и воздействие музыки на внутреннюю жизнь и душевное целое – все это важно. И вполне оправданно заниматься гурджиевскими Движениями в определенной целостной гурджиевской группе, где есть не только Движения, но и другие элементы. В созданном мною Институте Культуры Состояний мы не занимаемся гурджиевскими движениями регулярно, но время от времени приглашаем талантливых инструкторов для проведения этих практик.
Следующая гурджиевская техника не имеет своего названия, мы узнали о ней из книги ученика Гурджиева К.С. Нотта «Учение Гурджиева. Дневник ученика». В ней есть очень интересные беседы военных лет. Это стенографические записи разговоров Гурджиева с его учениками, в которых Гурджиев дает задания, выслушивает отчеты, отвечает на вопросы. Это помогло составить представление о его работе в этот период времени. В военные годы Гурджиев не мог развернуть свое учение так, как хотел. Он жил в оккупированном нацистами Париже и продолжал работать с людьми, не афишируя и не разворачивая активно свою деятельность. Что же было главной темой этих бесед? Тем было много. Гурджиев учил людей не проявлять негативные эмоции, учил людей отказываться от отождествления. К примеру, отказываться от отождествления с мыслями и эмоциями собеседника. Если собеседник, особенно в другой стране, ожидает от тебя определенного типа поведения, то почему бы не вести себя соответственно его ожиданиям. Но в то же время внутренне человек должен оставаться абсолютно свободным. Он не должен страдать от того, что жена посмотрела на него косо, или сосед хлопнул дверью, или начальник покрутил свой ус. Он должен быть внутренне свободен. Это называется свобода от отождествления.
Гурджиев учил практике «Я есмь». В русском языке нет фразы «Я есть». Она безграмотна. По-русски правильно говорить «Я есмь». Это, конечно, архаичная форма, но она единственно возможная. Вся русская гурджиевиана пользуется выражением «Я есть», в книгах также часто можно встретить «Я есть». И ни у кого не хватает смелости сказать, что это не по-русски. Ни у кого не хватает смелости сказать, что эта книга – «Рассказы Вельзевула» – содержит в себе прекрасные вещи, но написана безобразно, с ужасными огрехами русского языка, абсолютно типичными для людей с Кавказа и вообще людей восточных.
Итак, очень интересными для меня были энергетические упражнения, которые Гурджиев давал в военные годы. Они были связаны с созданием элементов тела «кесджан», или астрального тела, и с энергетическими потоками, которые Гурджиев учил направлять. Также они были связаны с ментальными образами, которые Гурджиев использовал в своей индивидуальной работе с учениками. Два года назад я провел одно-единственное занятие в «Открытом мире», работая с такого рода энергетикой. Иногда на своих семинарах я пользуюсь элементами этих упражнений, особенно когда мы работаем в круге.
Следующее направление гурджиевских практик – это «наука идиотизма». Наверное, многие из вас знают, что это такое. Джон Г. Беннетт и его жена Элизабет написали книгу «Идиоты в Париже». В ней рассказывается о последнем годе жизни Гурджиева и об их участии в ритуальных застольях, которые были формой преподавания учения об идиотизме. В течение двадцати лет ежедневно Гурджиев проводил застолья с большим количеством алкоголя. На этих застольях на протяжении многих часов поднимались тосты за двадцать один разряд идиотов. Эти разряды начинались с обычного, ординарного идиота и кончались Господом Богом, который был номером 21. Номер 20 и 19 занимали сыновья Бога, а номером 18 был сам Георгий Иванович. Тосты произносились на английском и французском языках, в зависимости от того, какая была группа. Тосты были строгими формулами, отступать от которых было нельзя. Мы в России пару раз пробовали такое проигрывать, но нам было очень скучно, потому что без элемента импровизации мы жить не можем. Но английские и французские ученики воспринимали это как высшую мудрость, и мудрость в этом была. Каждый тост содержал в себе сложную символику, и все тосты представляли собой глубочайшую иерархию духовных уровней. Взять хотя бы безнадежного идиота, это десятая ступень. Вставал директор застолья, поднимал бокал и говорил: «Я пью за безнадежного идиота». Все, кто считали себя безнадежными идиотами, должны были встать и поклониться ему, а директор называл всех безнадежных идиотов по имени. Когда все это заканчивалось, он должен был сказать дополнительные слова: «Я пью за тех, кто стремится умереть достойной смертью, а не умереть как собака!» или добавлял: «…как грязная собака». Мысль совсем не простая. Умереть достойной смертью – это значит прожить достойной жизнью, которая дает шанс на существование после смерти. У собаки нет посмертия. Умереть достойной смертью – не умереть как грязная собака. В последние годы жизни Гурджиева эта тема была лейтмотивом его учения. Он говорил: «Нет ничего важней для всех вас, чем стремление к тому, чтобы умереть достойной смертью, а не умереть как собака». Вдумайтесь в эти очень интересные практики и элементы гурджиевского учения.
С десятого уровня гурджиевский идиот должен был снова спуститься до ординарного идиота, до первого уровня. Иначе у него не было шанса на дальнейший рост. А вообще слово «идиот», как я уже здесь говорил, это греческое слово «идиотос». Оно означает «человек, живущий отдельно от других». Частный практикующий врач, адвокат – это «идиотос». «Идиотосами» были также философы в Древней Греции и люди, которые не ходили на Агору и не принимали участие в комедии демократии, ибо там правили демагоги, как правят и сегодня.
Итак, я упомянул практику «самовспоминание», практику Движений, практику работы с энергетикой, практику, связанную с «наукой идиотизма». Я хочу сейчас вернуться к основной практике гурджиевского учения – медитации «Я есмь». Это действительно древнейшая и глубочайшая медитация. Медитация на свое «Я». «Я» – это субъект. Каждый из нас делит мир на «Я» и «не Я». Я вижу, я понимаю, я развиваюсь…. «Я» бездонно, друзья мои. Это удивительная штука – субъект. Объект – это другое. Можно сломать очки, повертеть очки, как мартышка, можно изучать космос, мир. Науки изучают мир и делают это систематически, меняются научные методологии, появляются модные методологии, устаревают некоторые научные идеи и методы, но бездна «Я» неисчерпаема. Психологи только лишь попробовали структурировать то, что лежит на поверхности, и выделили какие-то элементы. Но бездна «Я» в принципе неисчерпаема, как, впрочем, неисчерпаем каждый предмет и каждое явление.
Позвольте напомнить, что практика, которую я предложил всем вам с самого начала, состояла в том, чтобы вы на протяжении всего моего импровизированного доклада пытались ответить на вопрос «Кто слушает Аркадия Ровнера?».
А теперь продолжим наш разговор о практике, связанной с медитацией «Я есмь». Одним из элементов гурджиевского учения является учение о множественности личности и о нереальности множественных «я». Здесь явная перекличка с буддизмом, который основан на принципе «анатман». Буддизм отрицает атман, отрицает мировую душу, т.е. субстанциональный субъект, который постулирует адвайта-веданта и многие другие индуистские школы мудрости. Давайте подумаем: вот Аркадий, у него есть, скажем, дюжина личностей. С друзьями он один, с начальством другой, с милицией третий, в банке он четвертый, с женой он пятый, с незнакомыми шестой и так далее. Что это за личности? Что это за «я», из которых составлен Аркадий Ровнер? Из чего они сделаны?
Вопрос: Разве мы не все таковы? Переодеваемся и маску переодеваем.
А.Р.: Да, об этом я и говорю сейчас. Все верно. А что под этой маской, где эти «я»?
Реплика: Ну, это другой разговор.
А.Р.: Только об этом и идет сейчас речь. Где субстанция? Чем потрогать, чем измерить эти «я»? Вот мы видим, что вдруг сменилась маска. А что за этой маской? Есть ли что- нибудь под ней, или там пустота? Что это за эфемериды, которые мы называем «я»? Какова их субстанция? Гурджиев и его учение прежде всего предлагают нам трансцендировать этот уровень, и вся медитация на «Я есмь» должна родить или проявить наше реальное, или, как говорил Гурджиев, перманентное «Я». Вот это перманентное «Я», которое уже не является сменой масок, и есть наше реальное «Я». Где оно? Как вы его видите? Если вы его не видите, то как вы к нему движетесь? Или вы к нему не движетесь и думаете, что можете вдруг неожиданно приобрести это «Я»? Надо иметь хотя бы какие-то предчувствия, inklins говорят англичане, этого «Я», этой целостности, этой сущности. Каждый из вас мог иметь какие-то предчувствия этого «Я».
Реплика: Какая-то бесконечность.
А.Р.: Да, пожалуй, можно и так. Но вы ведь понимаете, что Гурджиев не изобрел это «Я», это атман адвайта-ведантистов, Шанкары, Упанишад, это душа мира, субъект космоса. Это и ветхозаветный Бог, который в ответ на вопрос Моисея «Кто ты?» сказал: «Я есмь тот, кто я есмь». Это древнейшая загадка, это сфинкс. «Я есмь» – это самая главная гурджиевская практика.
И здесь возникает парадокс: «Я» начинает растворяться. И оказывается, что, согласно буддизму, нет никакого «Я»: ни маленьких «я», ни большого, объективного, абсолютного «Я». Нет в буддизме никакого «Я». В буддизме это называется анатман, или анатма. И это главное в буддизме – все пустотно. Практика в буддизме – это та же практика осознания пустотности субъекта и объекта. А вот практика адвайта-веданты намного глубже. Она достигает последней глубины, ибо в адвайта-веданте нет ни «Я», ни буддийского »не Я». В адвайта-веданте нет ни субъекта, ни объекта. Есть та Реальность, которая является предельной целью, смыслом и основой существования. И для того чтобы соприкоснуться с этой Реальностью, не нужно подниматься на третий этаж, не нужно ехать в Прагу, подниматься на Эльбрус – она везде, если «Я есмь». Помните названия третьей и последней книги Гурджиева «Жизнь реальна, только когда «Я» есть»?
Хочу сказать два слова о практике «Я есмь». Эта практика включает в себя работу с дыханием, работу с умом, работу с сердцем. Работа с дыханием начинается с концентрации на дыхании, являющейся элементом многих восточных школ. Вдох – выдох, вдох – выдох. Здесь не нужно никаких хитростей: вдох – на четыре, задержка – на пять, выдох – на шесть. Просто вдох и выдох. Это очень серьезная работа. Это ритм, это покой, это баланс, это погружение на определенную глубину космического процесса. Это великая практика. Кстати, Гурджиев тщательно предостерегал своих последователей от занятий дыханием, утверждая, что это очень опасно. Все опасно. Вчера мне делали рентген, и я спросил рентгенолога: «Вы очень долго снимаете мой желудок, уже десяток снимков. Это не опасно?». Он мне говорит: «Конечно опасно! Жить в Москве – опасно, пить кофе – тоже опасно. Я вас снимаю десять минут, но сам работаю здесь целый день, каждый день вот уже десять лет. Так что опасно все это прежде всего для меня!». Гурджиев прав – заниматься практикой дыхания очень опасно. Не занимайтесь ею.
Второй вид работы с «Я есмь» – это концентрация на мыслительном процессе. Это кажется очень простым. Вот я мыслю. Но посмотрим глубже: я наблюдаю за тем, что я мыслю. Дальше я слежу за тем, что я мыслю и как я мыслю, я слежу за мыслями, за мыслительным процессом. За его ритмом, за его логикой, за его вкусом, за его качеством. Это уже не просто мышление, это мышление о мышлении. Появляется наблюдатель, который наблюдает за моим мышлением. Этот наблюдатель отделяется от меня. Это очень полезное, интересное и важное упражнение.
В Институте Культуры Состояний мы на протяжении 15 лет занимаемся медитацией на сердечную чакру анахату и работаем над созданием сердечного кристалла − нового органа в груди. Здесь есть человек из Самары, который был на первых моих занятиях в 1996 году, тогда мы, по-моему, уже занимались этой работой. Многие из вас знают, что умная молитва – это перенос молитвы из ума в сердце. Работа с сердечной чакрой. Работа с сердцем – это самая результативная работа с понятием «Я есмь», с ощущением «Я есмь». Мы говорим «Я» и показываем на сердце, мы знаем, что «Я» – здесь. Я не могу это логически объяснить – я это знаю. Я знал это всю свою жизнь. И много лет, живя на Кавказе, живя в Америке, занимался работой над переносом внимания в сердечный центр. Центр груди. Не правостороннее сердце, как у Раманы Махарши, а центр груди. Все вы знаете это место. Все вы знаете его силу над нами, вы знаете, что оно умеет петь, что оно радуется, плачет. Отсюда идет волна любви к любимому человеку, здесь же страх, здесь же ненависть, здесь же горе. Итак, три медитации: на дыхание, на ум и на сердце. Это и есть работа с «Я есмь». Однако я хочу вам сказать, что «Я» – это не дыхание, «Я» – это не ум и «Я» – это не сердечная чакра.
Две важнейшие вещи, которые человек должен сделать, – это получить посвящение в собственную судьбу. Это базовая вещь, это наша карма. Но над этим надстраивается другое посвящение – посвящение в собственное призвание или собственную дхарму.
Спасибо вам всем за внимание. Теперь я с удовольствием отвечу на ваши вопросы.
Вопрос: У меня создалось впечатление, что вы не закончили вашу последнюю мысль.
А.Р.: Я говорил о трех формах работы с «Я есмь» и о двух посвящениях. Я закончил.
Вопрос: Но ведь в каждый отдельный момент времени, он может длиться три секунды, секунду или меньше, появляется «Я есть» и в следующий момент тоже «Я есть», но это уже совсем другое «Я есть». Я вижу, что это очень глубокий философский вопрос, и не могу найти в нем конкретики.
А.Р.: Как утверждают сегодняшние интерпретаторы Гурджиева, речь идет не о переходе от одного мгновенного «я» к другому «я», от одного сиюминутного состояния к другому, а о выходе в целостность, которое Гурджиев называл перманентным «Я». Вот это перманентное «Я» не меняется от минуты к минуте.
Вопрос: Скажите, как увязать такую кажущуюся противоречивость: с одной стороны, мы – колодец без дна, а с другой стороны, мы должны стремиться к целостности, к формированию своей личности как целого.
А.Р.: Спасибо вам! Вы услышали главную интенцию моего выступления. Каждый из нас должен стремиться к тому, чтобы страстно выполнять поставленные перед собой задачи. Со страстью человека, которому нужен глоток воздуха. И никто за вас и для вас эту задачу не поставит. Если вы не возьмете на себя ответственность увидеть точку, куда вы движетесь, то ваше движение по чужому плану едва ли будет целесообразно.
Вопрос: Скажите, пожалуйста, правда ли, что Успенский сказал перед смертью, что система не работает?
А.Р.: Перед смертью Успенский был в очень странном и, многие говорят, тяжелом состоянии. Другие говорят, наоборот, он вошел в высокое состояние. Первые – это последователи Гурджиева, а вторые – это Родни Коллин и его почитатели. Успенский выступил с тремя лекциями перед своими последователями, и лекции были очень смутные, непонятные и неразборчивые. Он даже говорил неразборчиво. Из его трех лекций люди сделали разные выводы. Одни сделали вывод, что не только Гурджиев является грязным источником, но и вся система не работает. Другие поняли, что нужно искать нового учителя, отправились в Индию и нашли адвайта-ведантийского последователя Шанкары. Третьи и большинство переметнулись к Гурджиеву, который прожил на два года дольше Успенского.
Вопрос: Существует такой термин, как «присутствие», «пространство присутствия», можно сказать, «состояние присутствия». Как это названо у Гурджиева?
А.Р.: Так и названо. Мы взяли у него этот термин – «присутствие», presence. И это очень древнее, очень широкое понятие. Оно означает свободу от внушения, от отождествления с ролью, с полом, с телом, с желанием. Когда человек страстно хочет выпить водки или поехать в Париж, то он не присутствует. Присутствующий человек живет глубоко, у него все есть, ему ничего дополнительного не нужно. И здесь важнейший момент связан с тем, где находится центр тяжести человека. Либо он в определенных окружающих его реалиях, либо он в задаче, которую человек решает. Когда ученый пробует решить теорему или понять смысл того или другого процесса, его центр тяжести растворяется во внешних вещах, он забывает о том, где он и кто он. Если эту энергию направить на глубину пребывания, то человек начинает присутствовать не только в задаче, которую он ставит, он также присутствует и в сущностном плане. Ему начинает помогать Небо, или Высшие Инстанции. Помощь свыше постоянно подчеркивается древними учениями. Задавайте вопросы: где ты присутствуешь? в чем ты присутствуешь?
Вопрос: Какова главная цель и назначение человека по Гурджиеву?
А.Р.: Согласно Гурджиеву, человек не является венцом творения. Он принадлежит одному из видов разумных существ, живущих на планете Земля. В этом смысле Гурджиев видит нас равными в нашей общей судьбе с другими разумными существами. У всех разумных существ есть одна-единственная задача – выполнять ту или иную космическую функцию. Все выполняет функцию: трава, которую ест овца, овца, которую ест человек. Каждый камень, каждая пылинка имеет определенную космическую функцию. Человек – это не бесполезный цветочек, который растет на вершине недоступной горы. Человек включен в космическую экономию, и, согласно Гурджиеву, у человека есть определенная задача. У человека есть выбор: либо выполнять эту задачу слепо, тупо, сопротивляясь, своей смертью, своим тупым страданием, либо выполнять ее разумно, радостно, творчески. Мы никуда мы не уйдем от той задачи, которая нам определена.
Вопрос: А как эта задача сопутствует свободе?
А.Р.: Это свобода выполнять эту задачу.
Вопрос: Выполнять или не выполнять?
А.Р.: Нет. Не выполнять человек не может. Но он может выполнять ее творчески. Он может создавать свои собственные цели, он может красиво выполнять ее.
Реплика: То есть человек отчасти спонтанно формирует свою задачу. И в этом он свободен.
А.Р.: Без сомнения. В этом он свободен. Но достичь определенного уровня свободы может только человек, который достиг перманентного «Я», человек, не раздираемый множеством меняющихся, тасующихся, как колода карт, личностей. Он должен достичь устойчивости и созвучия с окружающим его миром. Гурджиев поднимает нас на уровень этих проблем. Блаватская, Кришнамурти и другие замечательные мистики недавнего прошлого сегодня не столь актуальны, их язык катастрофически устарел, и новому ритму жизни, новым реалиям намного ближе гурджиевские парадоксы.
Вопрос: А что Гурджиев говорит в своем послании о балансе между внутренним и внешним? Ведь для того чтобы создавать свою неделимую целостную сущность, раскрывать ее и в то же время продолжать существовать в мире, полном противоположностей, нужен какой-то баланс. Где Гурджиев видит источник внутреннего баланса?
А.Р.: Его источник в пробуждении. Пробуждение к реальности, освобождение от внушаемости. Отсутствие баланса – это наши грезы и неспособность видеть реальность. В какой-то период жизни Гурджиев говорил, что главная его задача – это помочь людям освободиться от внушаемости.
Если нет больше вопросов, тогда я задам вам свой вопрос: кто слушал Аркадия Ровнера последние полтора часа? (на этот вопрос ответа не последовало).
Вопрос: Гурджиев говорил о достойной смерти и о смерти как собака. Что же такое по Гурджиеву достойная смерть?
А.Р.: Согласно Гурджиеву, согласно всем древним традициям, кроме христианства и ислама, согласно даже иудаизму, человеку не гарантированно бессмертие. Человек не попадет ни в рай, ни в ад, ни в чистилище. У человека нет гарантированного бессмертия. У него нет бессмертного «Я». Мы с вами говорили о том, что у человека есть маленькие конфликтующие «я», фикции. Человек должен при жизни создать перманентное «Я», которое переживет его физическую смерть. Оно перманентное, но не вечное.
Реплика: Я имела в виду физическую смерть.
А.Р.: Повторяю, христианская душа, или мусульманская душа, которая, как это предполагается, будет всегда в раю с гуриями или в аду с чертями, согласно Гурджиеву, не вечная. У Гурджиева очень реалистическая система. Его реализм подкупает. Его не заносит. Умереть достойно – это значит построить лодку, в которую можно будет прыгнуть и плыть дальше. Большинство людей всю жизнь строят все, что угодно, но только не эту лодку.
Реплика: Значит, надо успеть завершить ее. Надо выполнить свою задачу, предназначения.
А.Р.: Предназначение может быть больше, чем спасти себя. Ну и напомню еще один термин Гурджиева – «ужас ситуации». Важно осознать ужас нашей ситуации и меры, которые мы должны предпринять.
Вопрос: Чем отличается сон от пробуждения? Есть ли между ними принципиальная разница? Можно ли увидеть, спит человек или пробудился?
А.Р.: Эта разница очевидна, как и разница между вашим обычным сновидением и утренним пробуждением. Вы пробуждаетесь в реальность значительно большей степени свободы. Вы пробуждаетесь в мир, который недоступен спящему. Попробуйте просто увидеть себя, когда вы спите, когда вас захватывает какая-то ситуация. Например, я провел сутки в Шереметьево и видел тысячи людей, захваченных ужасом ожидания и неопределенности. Там были люди, которые провели в Шереметьево трое суток. И я увидел маленькую группу людей, 300 человек, которые решили прекратить это безумие, и они прекратили его и улетели.
Вопрос: Я не понимаю, какое отношение это имеет ко сну. Если я охвачен радостью, не признак ли это того, что я сплю, ведь мое «Я» исчезает в этот момент?
А.Р.: Я рассказал о состоянии людей, три дня ждущих своего рейса в Шереметьево, как о состоянии глубокого отождествления и утраты себя. И я говорил о людях, которые вышли из этого состояния, из этой ситуации. Они улетели. Конечно, затем они снова уснули, но в тот момент они пробудились или полупробудились и изменили ситуацию.
Реплика: Я всегда сталкивался с противоречием в учении Гурджиева. С одной стороны, он говорит, что человек не может делать, что человек – машина. С другой стороны, он говорит, что человек должен понять свое предназначение, должен выполнять задачу, должен двигаться. Это называется «вытащить самого себя за волосы из воды». И Гурджиев предлагает решение: есть группа и есть учитель, который находится вне тюрьмы и помогает рыть подкоп. А у вас, как я понимаю, нет такого. Вы говорите, что вы свободная школа, и у вас не так тоталитарно все устроено, как у него.
А.Р.: У нас есть гурджиевская идея трех линий работы. Первая линия – это работа с собой или над собой. Вторая линия – это групповая работа. И третья линия – это работа на целое. И у нас очень четко соблюдаются и рассматриваются эти три линии. Если человек работает только над собой, занимается медитациями, занимается постом, молитвами, то это тупик. Если человек работает в такой группе, где создается определенная энергетика, в группе, где он не фантазирует, а сталкивается с другими людьми, тоже работающими над собой, то такая ситуация становится трезвящей. А если человек работает на целое, если он ставит перед собой большую задачу, связанную с определенной махасангхой, большой общиной, скажем, из шести городов или двенадцать городов, и у него есть друзья и тут, и там, и за границей, то у него появляется перспектива пространства. Вот так у нас ведутся и первая, и вторая, и третья линии работы одновременно, без выделения важности какой-то одной. У нас, безусловно, очень широкая программа, но она в то же время очень узкая – она связана с состоянием человека. Это очень конкретная вещь – состояние Петра, Ивана, Марии. Мы постоянно сталкиваемся с людьми, которые падают в яму, отождествляются, которых перетягивает семья, бизнес, азарт. Человек женился – и вдруг совершенно новый человек, утративший прежнюю широту взглядов, свободу поведения, свободу реакций. Человек поступил на работу, и его центр тяжести уходит туда. Либо его центр тяжести связан с тремя линиями работы. Это как шахматный клуб. Если вас интересуют шахматы, то вы с нами. Органично с нами. Если вам нужна жесткая дисциплина, идите в жесткую структуру, где вас будут накачивать физически либо энергетически, подавляя вашу целостность, подавляя вашу индивидуальность, подавляя вашу инициативу. В нашем пространстве первое слово – инициатива.
Теперь я хочу снова спросить у вас: кто слушал Аркадия Ровнера?
Москва, «Белые Облака», 12 февраля 2011г.
