СТРАННАЯ ЖИЗНЬ ИВАНА ОСОКИНА КОММЕНТАРИЙ ДЖОНА ПЕНТЛАНДА

Хотя П. Д. Успенский был настолько захвачен писательством, что он часто говорил — и вовсе не шутя — что это было частью его природы, он не был плодовитым автором.

 

Известны только пять основных работ, среди которых «Tertium Organum» (в течение многих лет бестселлер в Америке) и «Новая модель Вселенной» были написаны Успенским и опубликованы в России до его встречи с Гурджиевым в Москве в 1915 году. Все остальные его труды представляли собой изложение учения Гурджиева, и были опубликованы посмертно. За исключением книги «В поисках чудесного», над которой он работал более тщательно, и которая была опубликована с санкции самого Гурджиева; Успенский не предполагал публично распространять эти последние книги. Несмотря на неоценимый вклад, который вносится ими в учение Гурджиева, они мало добавляют Успенскому как писателю.

 

«Странная жизнь Ивана Осокина» – ранняя работа. Изначально – роман, позже, в первые дни существования кинематографа, был переименован в «Синемадраму»; сам Успенский придавал этой работе важное значение, возможно, потому что это была только чисто творческая работа ума, абсолютно честно рассматривающая обычные искажения человеческого воображения.

 

В других произведениях Успенский полностью отодвигал на задний план свою личную жизнь и убеждения. Только в конце книги «В поисках чудесного», когда он отходил от Гурджиева, появился сам автор. Но в Осокине, и ради той же цели служения идее, он много рассказывает о своей жизни, по крайней мере, как ребенка. Описывая бессмысленные наказания Осокина в школе, неуверенные чувства молодого человека, одиночество и наполовину реальные грёзы о том, какой будет его жизнь, о женщинах, которых он встретит, Успенский, очевидно, пишет о себе.

 

В то же время, бестолковая школа со своими своевольными, глупыми учителями имеет более широкий смысл. Это тупая реальность самой жизни, той жизни, для понимания которой у Осокина не хватает терпения, и он испытывает радость лишь тогда, когда его выдворяют из школы за глупые шалости, и мама забирает его домой.

 

Снова и снова, чаще от скуки, нежели по другой причине, Осокин наблюдает за своим поведением, которое ограничивает и, в конечном итоге, разрушает его будущее, вступая в противоречие с его собственными представлениями о разумных поступках. Он замечает, что интересуется всем, кроме того, что на самом деле касается его. Он не желает для себя ничего хорошего. События происходят вокруг него, но не с ним, как если бы жизнь была сном, в котором он на самом деле не существует. Снова и снова это ощущение безразличия к себе становится более отчетливым, и он видит, каким образом его жизнь может принять разумное направление, но по мере появления каждого нового поворотного пункта благоприятная возможность упускается. Он даже боится думать. Он начинает читать слишком много, поскольку чтение – единственный способ уйти от своих мыслей. На расстоянии он может вспомнить всю картину, но по мере того, как события становятся ближе, он может видеть только отдельные детали, так что не сразу, но мало-помалу, ловушка под названием жизнь захлопывается над ним.

 

Как литературное произведение, Осокин не претендует на значительность. Его своеобразие заключается не столько в том, что оно содержит, сколько в том, что все время остается в стороне, с тем, чтобы довести до читателя его главную психологическую идею.

 

Сюжет не особенно оригинален. Фактически, он имеет необычайно устаревший и заимствованный оттенок. Возможно, он отражает то огромное впечатление, которое произвели на шестилетнего Успенского «Герой нашего времени» Лермонтова и «Записки охотника» Тургенева, прежде чем он обратился к поэзии и естественным наукам. В связи с этим, он был вполне доволен тем, что его мысли оставались такими, как они «были сформированы в первые годы его существования».

 

За исключением Осокина, герои Успенского жесткие, и обрисованы очень просто. Нет «красоты», отвлекающей нас, нет возбуждающих подробностей о том, как выглядел роман со стороны Зинаиды. Даже в случае с Осокиным отсутствуют какие-либо попытки объяснить или придать психологическую окраску процессам страха, внушения и так далее, которые влияют на него на протяжении всей этой истории, и которые Успенский понял, и описал с такой тонкостью и в других своих книгах. Он позволяет себе некоторую вольность только в начальных и заключительных сценах. Здесь, на фоне богато разрисованных деталей, надежда Осокина найти человека, с которым он может иметь реальное взаимопонимание, наконец, воплощается в маге, способном говорить истину, намекая на нее как на загадку, и чей проникающий взгляд несет в себе долгожданный для него аспект иронии – «не неприятной иронии, но полной понимания, сострадания и жалости, словно он хотел бы помочь, но не может».

 

Что же тогда является центральной идеей книги? Что составляет особую надежду, которую она собой несет? Это нечто, что каждый читатель должен понять собственным умом, потому что Успенский обнаруживает загадку, которая глубоко скрыта в большинстве из нас.

 

То, что все литературные украшения были принесены этому в жертву, не гарантирует, что это легко постичь. Тема вечного возвращения, согласно которой человек рождается вновь и вновь в тех же условиях, совершая точно такие же ошибки и, вспоминая свое прошлое существование все реже и с все меньшими угрызениями совести по мере того, как он становится старше, была излюбленной теорией Успенского. Она была для него больше, чем теорией. Она выдержала испытание гурджиевского практического обучения, и, как рассказывал Родни Коллин (в его «Теории вечной жизни», Винсент Стюарт, Лондон, 1956, стр. 101-102), он переживал ее со сверхчеловеческой убежденностью в последние месяцы его жизни. Но было бы поверхностным утверждать, что Осокин может быть к этому сведен.

 

И также, конечно, эта книга первоначально не была задумана как книга для взрослых и детей о взрослении, в смысле стремления отвернуться от безответственных детских мечтаний в направлении реальности будничной жизни. И все же простая чувствительность, с которой описана юность Осокина, разбудит давно забытые чувства во многих читателях и новый интерес к наблюдению за молодыми людьми. Очевидно, Успенский наблюдал за собой задолго до того, как он услышал о самонаблюдении от Гурджиева, также как в «Tertium Organum» он уже «бессознательно» предвосхитил многие другие идеи, позже полученные им от Гурджиева. Но считать Осокина только руководством в самообразовании – значит свести магическое зрелище к сказке; Успенский же хочет, чтобы именно эти сцены, которые он описывает детально, воспринимались как факт, и даже как самый важный факт в этой книге.

 

Осокин – художник. Он не хочет совершенно отказаться от своих мечтаний, потому что они явно являются в нем самыми творческими и, следовательно, удовлетворяющими его проявлениями души. Но не только. Его мечты вращаются вокруг глубокой истины – его прежнего существования – которую он знает, но забывает так часто, что она перестает оказывать на него влияние. Беда Осокина не в широком спектре его воображения, но в неком принятии желаемого за действительное – процессе, который едва ли когда-либо останавливается – и которое практически является отрицанием того, что истинно в его мечтах. Это как если бы калифорнийцы воображали грядущее землетрясение со 100-200 тысячами жертв, которое наука так уверенно предсказывает, и даже гадали бы о дате и месте, обсуждали бы его и писали бесчисленные книги о нем, но были бы полностью неспособны действовать, основываясь на их знаниях.

 

Люди, чувствующие, что это их фактическое состояние, возможно, «разгадали некую тайну». Но маг появляется только тогда, когда Осокин сломлен – в тот момент, когда бесполезный процесс принятия желаемого за действительное полностью исчерпан, и он может просто попросить помощи у мага.

 

В одной из своих ранних бесед с Гурджиевым в книге «В поисках чудесного», Успенский отмечает, что он всегда находил унизительным не знать, как много времени имеется в его распоряжении, и что знать будущее было его целью. Здесь идея еще глубже. Осокин, в некотором смысле уже знает будущее. Оно будет таким же, как прошлое. Но он не в состоянии действовать разумно в свете своих знаний, потому что в решающие моменты он забывает, он не может помнить, он не может следовать своим мыслям. В особом внимании нуждаются не его восприятие и не его интеллект, а отсутствие связи с его повседневным поведением и действиями. Одним словом, он должен научиться «жить».

 

Успенский говорил, что в молодости он чувствовал, что и традиционная религия и современная наука представляли собой мертвую стену. Профессора убивали науку также, как священники убивали религию как на Востоке, так и на Западе. Поэтому неудивительно, что его маг – согбенный старик из Темных веков.

 

Как и следовало ожидать, этот маг говорит весьма загадочно о работе его школы – реальной школы, которую каждый нормальный мальчик смутно представляет и о которой скоро забывает, за исключением того условия, что, чтобы в нее вступить, необходима жертва. Фактически, Осокин должен понять, что, чтобы стать учеником, есть только один путь – полностью отдать свою жизнь магу, по крайней мере на 10-15 лет. И эта жертва должна быть добровольным решением.

 

То, что Осокин решает предпринять, является внутренним событием другого масштаба, которое никто из сторонних наблюдателей, таких как читатель, не может знать. Но, несмотря на экономию средств, применяемую в других частях книги, Успенский, который, несомненно, наблюдал много Осокиных, достигших этого момента выбора, не мог не закончить историю подробным отчетом о том, как мысли Осокина снова начали кружить, пока он размышлял над своей конечной дилеммой, и как на этот раз некое влияние мага вошло в него и сработало в нем.

 

Более полувека назад Успенский увидел, что истинные, более объективные отношения с собственной жизнью устанавливаются большинством людей только в определенные совершенно случайные моменты, и что кинематограф уникальным образом подходит для воспроизведения реальной истории человека через изображение серий этих глубоких переживаний (не самых высоких переживаний) и странного ощущения «не-существования», которое соединяет их вместе. То, что пока не существует экранизации «Синемадрамы» – как бы это не сглазить – возможно, лучше всего говорит в пользу Осокина. В этой книге есть несколько неаккуратных поворотов и изъянов, благодаря которым специалист, занимающийся рекламой фильмов, с его способностью к компромиссу и ассоциативным суждениям, может войти в это повествование.

 

Данный комментарий был впервые опубликован в журнале «Материал для размышлений»(1972), Сан-Франциско, № 4, а затем опубликован в качестве предисловия к изданию книги «Иван Осокин» в серии Метафизической библиотеки издательства Пингвин, (1973).

 

перевод Т. Ровнер

Back To Top