ХЬЮ РИПМАН ДАВАТЬ – ЗНАЧИТ ПОЛУЧАТЬ
Смерть Гурджиева стала новой фазой в моем поиске понимания. Я собрал вокруг себя некоторое количество людей, заинтересованных его идеями. Я чувствовал свою ответственность перед этими людьми, и мне было дано разрешение попытаться поделиться с ними тем, что я понял.
Я подошел к этой задаче со смешанными чувствами. Я понимал, что у меня был долг перед теми, кто меня обучал и помогал мне познавать себя. Я никогда бы не смог оплатить этот долг непосредственно им, но я мог бы попытаться это осуществить, постаравшись передать другим то, что получил сам, подобно тому, как поступали мои учителя по отношению ко мне.
Существовал также стимул и гораздо большего масштаба. Пережив две мировые войны, уже в 1949 году я видел, что семена третьей могут содержаться в плодах победы. Я чувствовал, что война была проявлением болезни в душах людей, и что единственная надежда на длительный мир и политическое здравомыслие заключалась в возможности людей сменить свои ценности и заменить иллюзии истиной.
Такое изменение не могло быть внезапным. Оно могло и вовсе не произойти, или же могло произойти лишь спустя века непрерывных страданий. Невозможно обычной проповедью побудить людей сменить свои ценности. Христианские церкви, например, проповедовали благую весть любви на протяжении многих столетий, и, тем не менее, люди все равно шли на войну, моля Бога даровать им победу в их правом деле, в действительности подвергая других людей гонениям и убивая их во имя Христа.
Нет, изменить людей проповедью нельзя. Они должны бы ощутить необходимость изменения самих себя и приготовиться платить за изменение. По большому счету, невозможно было бы что-то сделать, чтобы уменьшить страдания человечества. Но, вероятно, было бы возможно привести некоторое количество людей к обретению истины для самих себя. Как случилось, что истина, которую я увидел сам, стала моей? Благодаря людям, которым, в свою очередь, помогали её найти другие люди. Истина может жить на земле только в сердцах людей. В течение многих веков всегда жило определенное количество людей, в которых жила истина. Вероятно, это было одним из аспектов смысла жизни. Вероятно, если бы эта живая истина вымерла во всем человечестве, тогда весь эксперимент можно было бы списать, как провалившийся.
Благодаря величайшей благосклонности судьбы я соприкоснулся с этой последовательностью учителей и учеников, которая уходила нитью в далекое прошлое. Сам по себе я был незначителен: отдельная прядь волокна, короткая и слабая. И все же эта нить состояла из прядей, скрученных вместе, и их тонкое сцепление придавало им силу. Сколь бы малым не оказался мой вклад, я был обязан следить, чтобы моя прядь обоими своими концами плотно сплеталась с другими. Только таким путем, когда каждый человек, в котором жива частица истины, станет передавать эту искру другим, передавать – в силу его возможностей – максимально возможному количеству других людей, так что, вероятно, спустя столетия или тысячелетия от нашего времени, болезнь души человечества могла бы быть излечена.
Я знал, что мои возможности были ограничены, что я принимался за задачу, которая мне была не по силам. Я знал, что внутренние преграды стояли на моем пути. Гордость, нетерпимость, нетерпеливость, слепота к нуждам других людей – все это присутствовало во мне. Хорошая память, облегчавшая учебу в школе, легкость в формулировании, которая развилась в моем умении писать письма – все это было палкой о двух концах. Они могли бы оказаться полезными в качестве слуг, управляемых способностью различения. Но если бы они сами взяли бразды правления, они могли бы легко повести меня путем наименьшего сопротивления, и я мог бы стать профессором, в котором бы истина не говорила, стать просто обезьяной, повторяющей слова, ей услышанные.
Трудность передачи своего понимания другим ужасала. Опасные результаты ошибок, которые я мог бы совершить, лишали меня силы духа. В течение ряда прошедших лет я привел многих людей к учению. Поскольку я сам ощущал, что извлекаю из этого значительную пользу, я убеждал других людей пробовать действовать аналогично. На этой ранней стадии своего энтузиазма я совершил много ошибок.
Опыт показал мне, насколько трудно находить людей, которые обрели бы пользу от учения. Некоторые люди приходили только для того, чтобы получить подтверждение тому, во что они уже верили и, следовательно, не могли услышать ничего нового. Некоторых людей отталкивала необычность идей, и они отвергали их, даже без проверки их достоверности. Некоторые люди преисполнялись первоначальным энтузиазмом, но, едва доходило дело до момента, когда требовалось совершить усилие, сразу сдавались. Иные требовали быстрых результатов. Я научился узнавать все различные типы людей, символизируемые семенами, упавшими на разные почвы.
Бесполезно было спорить с людьми, пытаться их в чем-то убедить. Необходимо было находить людей, имеющих потребность и осознававших эту потребность, пусть и туманно: людей, неудовлетворенных «правильным образом», – в первую очередь, неудовлетворенных самими собой, но также и обычными целями жизни. Некоторые люди становились беспокойными от ощущения, что какого-то неведомого элемента недоставало в их жизни, без которого она лишена смысла. Некоторые люди преуспели в своих социальных амбициях, но только чтобы обнаружить, что успех не принёс им ни покоя, ни счастья. Некоторые обнаруживали, что пойманы в порочном круге, и осознавали, что повторяют те же самые ошибки снова и снова, вопреки всем сожалениям и всей решимости изменить свою жизнь. Другие искали нечто, что удовлетворило бы их врожденную потребность в вере, но находили только огорчения и разочарования.
Опытным путем, совершая множество ошибок, я постепенно понял, каких людей следовало искать. Было недостаточно, что люди нуждались в исцеляющей и освобождающей силе истины; они должны были сами почувствовать эту нужду и быть готовыми пожертвовать своими излюбленными иллюзиями.
Я начал новую фазу своей работы и сразу же столкнулся с моим неумением донести до других то, что, как мне казалось, я очень хорошо понимал. Чтобы проникнуть в смысл одной идеи, необходимо было понимать значение многих других. В течение первых лет с Успенским я начал это замечать. Каждая идея системы проливала свет на другие идеи и была освещена другими. Все эти идеи входили в один согласованный, органический корпус знания. Отдельно взятая идея могла быть изучена или понята не в большей степени, чем можно было бы понять назначение пальца изолированно от всего тела. В силу необходимости люди начинают изучать множество разных идей по отдельности, но, по мере возникновения у них более глубокого понимания, они начинают замечать, что каждая идея освещает один аспект целостного человека. У меня в уме возник один символ для иллюстрации этого. Я увидел всю совокупность идей, словно один огромный бриллиант. Изучение начинают с исследования отдельных его граней. Постепенно можно пронаблюдать то, как они соединены вместе, видя и близость их друг к другу, и их место в узоре. Но в конечном итоге необходимо проникнуть в глубину, откуда одним взглядом можно охватить все индивидуальные грани и единство целого.
Я также пришел к осознанию того, что мы всегда понимаем идею на более или менее ограниченном уровне и никогда не можем заявить, что наше понимание совершенно, законченно. У меня часто возникала внезапная интуиция, будто покрывало спадало с моих глаз, и это заставляло меня восклицать, например: «Ах, так вот что на самом деле подразумевается под понятием грех!» Но годом позднее я осознал, что это было лишь одним аспектом значения понятия «грех», который для меня прояснился. Быть убежденным в собственном полном понимании идеи означает ошибочно принимать часть за целое, и это фактически блокирует любое расширение видения в дальнейшем.
Поэтому существовало столько конфликтующих друг с другом теорий и философий, и поэтому их последователи часто были крайне фанатичны. Человек или группа людей начинали более или менее отчетливо видеть один аспект истины, но преисполнялись убеждением, что видели всю истину. Затем они пытались объяснить все в контексте увиденного, при этом отрицая, искажая или игнорируя то, что нельзя было с легкостью объяснить этим путем. Любого, не видевшего вещи так, как предлагали они, они считали глупцом либо жуликом.
Подобные конфликты возникали, например, в психологии. Существовало много разных систем и школ, но между ними не было какой-либо общей договоренности. Как могло так произойти? Как случилось, что после многих веков, на протяжении которых разумные люди изучали внутреннюю жизнь человека, законы, ей управляющие, не были открыты и апробированы, что удовлетворило бы всех? Ответ, как я его видел, состоял в том, что многие люди ясно и точно воспринимали всего один или несколько аспектов внутренней жизни человека, однако верили, что видели всю целостную истину. Фрейд ясно видел, какую важную роль играет секс в детерминации человеческого поведения, но, когда он попытался объяснить все сны в контексте сексуальности, его объяснения стали натянутыми и неубедительными.
Опыт, который я теперь приобретал, пытаясь помочь другим людям понять идеи системы, дал мне много шансов увидеть, как к каждой идее можно приблизиться с разных направлений. Мне задали вопрос. Я дал ответ, о правильности которого я знал по своему опыту. Но стало очевидным, что мой ответ не удовлетворил потребность в понимании у вопрошавшего. Я увидел более ясно, почему Успенский часто спрашивал тех, кто задавал ему вопросы: «Почему Вы задаете этот вопрос?». На каждый вопрос есть много ответов, и все они правильны – но ни один из них не является исчерпывающим. Если кто-то спросит вас, как рисовать, вы должны знать, чего он хочет: покрасить дом или изобразить дом на картине, написать картину маслом или акварелью.
Также было бесполезно давать ответ, подразумевающий у вопрошающего опыт, которого у него могло и не быть. Если человек спросит у вас, как смешивать клей, а вы ему скажете, что воду добавляют до тех пор, пока густота смеси не будет подобна консистенции сока, вытекающего из каучукового дерева, то спросивший не станет более сведущим, если он никогда не видел и не ощущал, каков сок каучукового дерева.
Была еще одна ловушка: сложность ответить «я не знаю». Один человек задал мне вопрос. Если бы я был честным с самим собой, я бы ответил: «Я не знаю». Однако часто было легко дать ответ, который был осмысленным и совершенно точным – но это не было ответом на заданный вопрос; это было ответом на близкий к нему вопрос.
Я делал бесчисленное количество ошибок и постепенно на них учился. Часто во мне выкристаллизовывалось новое понимание, стимулированное каким-то вопросом; я видел связи между разными вещами, которые я раньше никогда не замечал. Постепенно я научился говорить более просто. Я стал также понимать, что живой пример часто достигал своей цели и оставался в памяти гораздо лучше, чем объяснение, которое было ясным, но общим. Я понял ценность историй и притч, символа вместо ярлыка. Главным образом я осознал, что моей функцией было не думать за других людей, но находить способы, заставляющие их думать самостоятельно.
Часто я упоминал какую-то идею, и было очевидно, что за моими словами не находилось ничего живого. Затем как-то раз мне нужно было говорить то же самое, что уже неоднократно говорилось мной прежде, и я смог наблюдать, как у собеседника осветилось лицо, когда, наконец-то, идея достигла своей цели. Этот опыт был для меня большой наградой.
Я учился терпению и начинал видеть, что было возможно дать людям. Иногда можно было, говоря с глубоко прочувствованными эмоциями, вызывать эмоции у слушателей. Это могло быть полезным, но эмоции исчезали, не оставаясь надолго. И за какой-то точкой подобное вызывание эмоций перестало быть полезным. У людей возникала тенденция опираться на мою эмоциональную силу, то есть опираться лично на меня и совершенно неправильным образом, вместо того, чтобы опираться на истину, которую они раскрыли для себя в своем опыте. Эта опасность существовала, даже когда я сам отлично осознавал, что энергия, проходившая через меня, отнюдь не была моей собственной энергией: я был всего лишь инструментом, которым она пользовалась. У меня не было желания собирать вокруг себя духовных иждивенцев. Многие люди приходили ко мне, желая неосознанно (а иногда даже осознанно) найти человека, которому они могли бы доверять и на которого они могли бы полагаться, фигуру, напоминающую отца, с которым они могли бы связать свою веру. В этом отношении их, безусловно, ожидало разочарование. Некоторые люди были способны понять, что неразумно привязывать свою веру к любому человеку, что единственной прочной основой для веры является личный опыт переживания истины. Они поняли изречение Будды:
Посему, Ананда, будьте сами себе светилами,
Будьте пристанищем сами себе.
Не полагайтесь ни на какой-либо внешний приют.
Держитесь прочно за Истину как за светильник;
Держитесь прочно за Истину как за пристанище.
Не ищите пристанища ни в ком, помимо самих себя.
Я увидел эти идеи как набор инструментов плотника. Всё, что я мог давать людям, это инструменты и советы по их использованию. Но я никогда не мог использовать эти инструменты за кого бы то ни было, и я никогда не мог быть уверенным в том способе, каким люди будут их применять. Некоторые помещали весь набор инструментов в стеклянный футляр, показывая их гостям: «Смотрите, какие у меня замечательные инструменты! Вы не сможете найти подобные инструменты где-либо еще!». Для таких людей эти инструменты были хуже, чем просто бесполезные, поскольку обладание ими возбуждало в таких людях мысли об их превосходстве по отношению ко всем, подобными инструментами не владеющим.
Другие, наконец, всё-таки пробовали инструментами пользоваться, но они не желали, чтобы их в какой-либо мере инструктировали. Они думали, что сами себя научат, как всем пользоваться. Их путь воспринимался ими как правильный. Поэтому они применяли деревянные резцы для резки камня, отвертки – как рычаги, и оставляли свои инструменты ржаветь под дождем. Такого рода поступки были опасны. Возникали несчастные случаи, иногда достаточно серьезные. Тогда они приходили к человеку, давшему им инструменты, и говорили ему: «Посмотри, что ты со мной сделал!» Конечно, в определенном смысле они были правы: не следует давать инструменты своевольному ребенку.
Другие осознавали, что лучший способ стать хорошим плотником – это сначала послужить плотнику подмастерьем. Они искали инструкции по использованию их инструментов и о том, как сохранить инструменты острыми и чистыми. Они показывали свою работу плотнику, слушая его критику. Они совершали ошибки, но давали плотнику возможность исправлять их ошибки, прежде чем они выкристаллизовывались в плохие привычки. Они обучались правильному использованию инструментов.
Моей ответственностью, как я видел, было сначала найти людей с серьезным желанием стать плотниками (не только для развлечения, а для того, чтобы зарабатывать на жизнь) и со способностями к развитию необходимых навыков. Затем я должен был пытаться обучать их использованию правильных инструментов в правильном порядке и давать советы, опираясь на мой опыт, когда у них появлялись затруднения. Но я не нес никакой ответственности в случаях, когда люди не следовали инструкциям или не прислушивались к предостережениям. Они могли стать хорошими плотниками, а могли ими не стать. Я никогда не мог сделать их хорошими плотниками.
Почти с самого начала этого периода я снова начал писать. Я был вынужден этим заниматься. Очень часто вопросы разных людей показывали мне пробелы в моем собственном понимании. В какой-то мере я мог искать руководства других людей, бывших мудрее и опытнее меня. Но у меня не было никакого права занимать слишком много их времени, так что большинство своих трудностей мне приходилось преодолевать самому. Это требовало сложного и длительного размышления, и я до сих пор обнаруживаю, что мне приходится сидеть с карандашом и бумагой, чтобы организовывать свои мысли в упорядоченную последовательность и предотвращать их блуждание в слишком удаленных закоулках. Вдобавок, люди обращались ко мне со своими личными проблемами через письма, и я, поступая так же, как делал в своей жизни это и ранее, пользовался случаем отвечать на эти письма для того, чтобы прояснять свое собственное понимание.
В тот же самый период мне пришлось взвалить на свои плечи намного большие обязанности в моей профессиональной жизни. Я сделал это с максимальным усердием, но не потому, что питал амбиции в отношении карьеры, а потому, что до сих пор чувствую, как и в 1934 году, – а именно, что обычные обстоятельства повседневной жизни, со всеми их трудностями и давлением, представляют собой поле для внутренней битвы, и несут вызов и возможности, необходимые для прогресса. Успенский как-то сказал на одной из ранних встреч и затем много раз повторял: «Эти идеи могут быть восприняты философским, теоретическим или практическим способом. Только когда они к ним подходят практическим способом, человек извлекает из них какую-либо пользу». Проверка их практической пользы не может произойти благодаря раздумьям о них в башне из слоновой кости; она может произойти, когда человек сталкивается с обычными требованиями, накладываемые на него жизнью и работой.
Так что постепенно я начинаю ценить то, что Успенский имел в виду, говоря: «Люди учатся, обучая, и обучают, учась». Я знаю, что не нахожусь в должном состоянии, чтобы справиться с такой ответственностью; но я также знаю, что у меня есть обязанность ее нести, и, пытаясь помогать другим, я помогаю самому себе, способом, который необходим для того, чтобы двигаться по единственной дороге, по которой я желаю идти.
~ • ~
Взято из Четвертой главы книги Search for Truth (Поиск истины), написанной Хью Брокуэлл Рипманом, (Hugh Brockwill Ripman), Washington, DC: Forthway Center Palisades Press, 1999, сс.52-60.
из Gurdjieff International Review, весенний выпуск 2003 года, часть VI (1)
перевод Антона Ровнера
