РЕНЕ ДОМАЛЬ СВОБОДА БЕЗ НАДЕЖДЫ

Только одна вещь имеет значение, – говорит тот, кто достиг определенной точки, – это внутренний покой. Он думает, что сможет достичь этого с помощью волевого усилия, отказавшись участвовать в человеческих делах. Но ничто не наполнит его душу в таком изгнании, это толкнет его обратно; в этой умозрительной тюрьме душа равно удалена как от неба, так и от земли. Тяжелая скука и сушь с их вереницами соблазнов заставят её ощутить неподвижность и сон.

Однажды вечером этот человек высовывается из окна и смотрит на сельский пейзаж. Бледные крадущиеся создания, туманы или призраки поднимаются от вспаханных полей и скользят по направлению к домам; кошка имитирует предсмертный вопль удушаемого ребенка, собаки в степи, залитой лунным светом. Человек у окна чувствует внутри растущее дикое животное желание тоже выйти наружу и завыть, и затанцевать в лунном свете, бежать, дрожа, под ледяным светом и подкрадываться к домам, следить за людской дремотой и, может быть, украсть спящего ребенка.

Внутри него пробудился зверь, волк, и, достигнув полной зрелости, разрастается в его глотке и сердце. Он собирается завыть! Нет! Он силен! Резким движением он отскакивает назад, закрывает окно и пытается убедить себя, что он просто грезил. Однако, что-то сжимается у него в надчревье, как это бывало давным-давно в детстве, когда он думал о смерти. Он боится. Но это не достойно его, разве он не защищен от этого? Он пробует выговорить: «Мне-то что?». Но все же он сомневается. Он ложится спать, но если он будет пытаться сопротивляться своей агонии, то не сможет заснуть. Мало-помалу он теряет уверенность в себе, он поддается сонливости, и тогда за дело принимаются демоны: в постели рядом с ним окажутся прокаженный безносый суккуб, скрытный человек-лягушка и отвратительная, распухшая от фиолетовой крови голова, высоко сидящая на утиных ножках. Мир, который он презирал, мстит ему, сжимая его горло, мягкое, дрожащее сердце и его живот, куда чудовища вонзают свои когти. Утром он обнаружит, что его вера в себя поколеблена.

Искушения страдания, страха или скуки бросают вызов его душе: либо победить их, либо позволить им сокрушить его – счастлив тот, кто, испытывая их, осознаёт свои заблуждения. Умозрительные решения ничего не решают, человек может быть спасен только как законченное целое, одно лишь понимание способно разделить его на тело и дух, ибо понимание знает и методично разделяет, чтобы обеспечить для себя объект познания. Умозрительное решение также бесполезно и в обществе, там действует тот же самый механизм подавления. Мы видим хорошо управляемые послушные народы, и все же мы находим в них только подавленный инстинкт, которому трудно проявить себя под тяжелым прессом жесткой полицейской системы, но который легко обнаруживает себя среди тех, кому легче избежать её давления, например, среди полицейских агентов.

Эти люди становятся орудиями пробуждающейся зверской жестокости; в полицейских участках эти стражи порядка на глазах у других связывают веревкой арестованного человека по любому поводу, давят ему на глазные яблоки, кулачными ударами отрывают его уши или поджаривают его подошвы, пока он не согласится с тем, что им нужно. Такие проявления указывают на тот факт, что наше общество не знает, как контролировать страсти, зарождающиеся в его же сердцевине, и это происходит, потому что оно стремится разрешать проблемы правосудия, применяя к человеческим отношениям методы решения, принесенные издалека некими экспертами. Это предостережение обществу, что оно находится в зависимости от малейшей слабости; на самом деле было бы замечательно, если бы общество смогло распознать эти симптомы. И то же самое касается индивидуума, после этих открытий он должен обрести веру, о которой он думал, что она у него уже есть.

В основании этого надменного пренебрежения миром лежала непомерная гордыня. Человек стремится утвердить свое существование как отдельное от всего человечества, и таким образом он налагает на себя оковы не только посредством гордыни, которая приводит к окаменению его души в исключительном утверждении себя, но также посредством власти этого мира, который он хотел бы презирать. Единственное освобождение — это отдавать себя целиком в каждом действии вместо притворного признания себя человеком. Позвольте телу скользить среди других тел согласно предначертанному ему пути, пусть человек движется среди других людей, следуя законам своей природы. Тело должно быть предоставлено природе, страсти и желания – животному, мысли и чувства – человеку. Через эту отдачу всё, что создает форму индивидуума, возвращается к единству существования, и душа, которая непрестанно превосходит все формы и является душой только такой ценой, возвращается к единению с божественной сущностью посредством все того же простого акта отречения. Это единение, которое вновь открывается в двух аспектах и в одном акте, сводящем их вместе, это то, что я называю Богом, Богом в трех лицах.

Суть отречения в том, чтобы принимать все, одновременно все отвергая. Ничто из имеющего форму не есть я, но выбор, совершаемый моей индивидуальностью, возвращается назад в мир. После бунта, ищущего освобождения в возможном выборе среди нескольких действий, человек должен отказаться от желания что-либо делать в этом мире. Свобода — это не свободная воля, но освобождение, это отрицание личной автономии.

Душа отказывается подстраиваться под тело, желания, рассуждения; действия человека становятся природными явлениями, подобными вспышкам молнии. В этой форме, в которой я обнаруживаю себя, я должен прочитать: Я — не это. Через это отрицание я отбрасываю все формы назад к сотворенной природе и даю ей проявиться как объекту. Я хочу оставить все, что стремится ограничить меня – тело, темперамент, желания, убеждения – в окружающем мире, и в то же время оставить их прошлому, потому что этот акт отрицания является создателем сознания и текущего момента, уникального и вечного акта настоящего момента. Сознание — это постоянное самоубийство. Даже если оно познается как длящееся, тем не менее, это только настоящий момент, так сказать, простой непосредственный акт вне времени.

Пространство – это форма, общая для всех объектов, объект – это то, что не есть я. Пространство – это вселенская гробница, а не образ моей свободы. Когда горизонт перестанет быть ускользающим образом свободы, но станет ничем иным, как линией перед глазами, и когда человек почувствует, что находится в руках пространства, вот тогда он начнет понимать, что означает быть свободным. Нет места свободе в мире тел. Когда человек перестает искать свободу, тогда он освобождается. Истинное принятие свойственно тому, кто в едином действии отдает себя Богу, телу и душе.

Но если мы говорим о принятии, то это не магия, которая помогает человеку внезапно обрести покой и счастье. Очень часто люди, которые верят, что они достигли внутреннего покоя – не смиренны, а немощны. Как идиотические заклинания они повторяют несколько правил поведения, которым их научили, и живут, таким образом, в малодушной успокоенности. Они принимают все, но не отрицают ничего, и, соглашаясь, хотят жить только этой жизнью, им не нужно что-то большее, не нужно ничто, кроме этой жизни, украшенной недостижимыми упованиями, щекочущими их праздность. Принятие может быть только результатом добровольного отказа от возможного бунта. Смиривший себя человек должен быть готов в каждый миг к бунту, а без этого его покой окаменеет, и он уснет, опять начав со всем соглашаться. Акт отречения не совершается раз и навсегда, это постоянная жертва бунтом.

Вот почему так опасно проповедовать смирение слабым душам, это уводит их еще дальше от самих себя. Индивидуум, окаменевший и отвернувшийся от самого себя, не может осознать своей судьбы, кроме как через бунт. То же самое относится и к обществу. Как индивидуум прячется в убежища надежд и обетов, чтобы забыться сном труса, также и общество накладывает на себя ограничения за стенами учреждений; индивидуалист стремится к покою, заключая себя в круг ясных и надежных ограничений; то же делает и националистическое государство. Ни индивидуум, ни общество не смогут найти истинного пути, на котором они смогли бы свободно развиваться, кроме как через бунт, который ломает эти ограничения.

И человек и общество должны в каждый момент находиться на грани взрыва, в каждый момент отвергая его и постоянно отказываясь от определенной формы. Свобода заключается в том, чтобы отдавать себя природной необходимости, а истинная воля – только в реально совершаемом действии. Такое принятие, противоположное самоуничижению, само по себе есть сила, ибо как только оно снова проявляется в этом мире, тело принимает участие во всей природе. У русских людей слово «ничего» [nitchevo] объясняет победу марксизма в России. «Это не имеет значения» означает: ничто из того, что толкает меня к действию, не есть я. И усилие воли заключается не в желании совершить действие, но в позволении этому действию свершиться при постоянном самоустранении. Принятие исторического материализма было для русских революционеров открытием свободы.

Человек проходит через три стадии, прежде чем приходит к отречению, первая – тупое принятие всех правил и условий, которое обеспечивает ему спокойствие, затем – бунт, какую бы форму он ни принял: борьба с обществом, с жалостью к себе, с бегством в пустыню, со скептицизмом и, наконец, принятие, которое никогда не теряет из вида постоянную возможность бунта.

Отречение – это продолжающееся разрушение всей той скорлупы, в которую индивидуум пытается спрятаться; когда истощенный этими усилиями, более тяжкими, чем бунт, он забывается в легком спокойствии, скорлупа твердеет, и требуется усилие, чтобы её разрушить. Неустанно отказываться от всех обольщений, надежд, ломать все устоявшиеся мнения, постоянно бороться с собственными желаниями, не будучи уверенным в победе – таков трудный и верный путь к отречению.

Нужно, чтобы люди отчаялись до такой степени, чтобы бросили свою человечность в громадную гробницу природы и, таким образом, предоставив свою человеческую сущность её собственным законам, вышли за её пределы.

Перевод Евгения Милявского

Back To Top